Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Хайнлайн

Раздался перезвон колокольчиков. По улице ехала лошадь. В телеге на колесах-дутиках сидели четверо. Зябко съежившись, почти засыпанные снегом…

Я бросился на улицу, пытался догнать лошадь. Но она растаяла в снежном тумане…

Жуткий звон раздался за моей спиной. Сзади стоял трамвай-снегоочиститель. Водитель беззвучно кричал и бил кулаком в стекло…

Странные вещи стали происходить со мной после того, как я взял ключ от бабушкиного сундука.

Однажды я пошел в магазин. Во дворе Борька Румянов катался на велосипеде. И не просто катался, он всем своим видом показывал, что у него есть велосипед, а у меня — нет.

«Чтоб ты лопнул!» — подумал я.

И в ту же секунду у велосипеда лопнула шина, а Борька, пролетев через руль, приземлился в цветочный газон.

Когда я спускался по переулку, из подворотен выскакивали черные кошки и шли за мной, высоко подняв хвосты. Ничто на них не действовало: ни крики, ни брошенные камни.

В магазине, у рыбного прилавка, я встретил француженку. Всегда, когда мы встречались, ее лицо искажалось привычным страданием.

— Здрасьте, Нина Николаевна…

— Бонжур, мон ами.

Я стал думать, что бы ей этакое ответить по-французски, но в магазине раздался крик. Кричала кассирша.

Через весь отдел в мою сторону шла цепочка черных кошек. У кошек были перископами подняты хвосты, зеленые глазищи полыхали!

Кассирша визжала:

— Вот, вот, вот! Вот кто у нас таскает селедку!

Ночью я неожиданно проснулся. Все было как обычно: посапывал за шкафом папа, подрагивал на обоях свет от уличного фонаря. И все же меня не покидало ощущение тревоги, будто сейчас что-то должно произойти…

Я просунул ноги в тапочки и пошел туда, «куда царь пешком ходит». Только я зажег свет и открыл дверь, как раздался внятный и отчетливый бой часов. Било двенадцать.

Ноги сами собой повели меня на кухню. Я подошел к сундуку и открыл крышку.

На первый взгляд внутри не было ничего необыкновенного. В образцовом порядке лежали всякие травки, веточки, засушенные мотыльки. Три левых залатанных валенка, миска, черный с серебряным узором платок, зазубренная деревянная ложка, иголка для примуса, два пожелтевших трамвайных билета, соломенная шляпка с вуалью, гусиные перья, леска с крючком. Всего не пере числишь. Самые обыкновенные вещи, которые давно пора было выбросить на помойку.

И тут мне в лицо как горячий воздух подул. Все вещи в сундуке как по команде поменялись местами, выстроились в строгом порядке. Я вдруг понял, что каждая травка, каждая вещь имеет второе, тайное значение. И я даже знал — какое. Я знал, как и что надо делать, чтобы проявилась ее тайная суть.

Осторожно, на цыпочках, я вернулся в комнату. Стараясь не разбудить палу, достал фотографию класса. В центре, как и положено классной руководительнице, сидела француженка. Я аккуратно вырезал ее ножницами.

Потом вновь выскользнул в кухню, достал пакет с «привораживающей травкой». Заварил траву кипятком. Накрыл стакан черным платком с серебряным узором. Через несколько секунд платок всплыл в воздух, покачался и черной птицей скользнул обратно в сундук.

Я перелил зелье в маленький пузырек из-под валерьянки. Содержимое целого стакана уместилось в малюсеньком пузырьке, но я уже ничему не удивлялся.

На следующий день на большой перемене я зашел в учительский буфет.

Нина Николаевна сидела за крайним столиком и ела сосиски с капустой.

«Как бы напоить ее травкой?» — размышлял я, посматривая на стакан с чаем. '

— Тебе чего, Новиков? — спросила она. — Все равно вызову.

— Очень хорошо, — сказал я, приближаясь к стакану с чаем. — Обязательно, обязательно вызовите!

Нина Николаевна потянулась за ложечкой, а я незаметно перелил пузырек в чайный стакан.

Тут Нина Николаевна заметила пузырек.

— А я и не знала, Новиков, что ты — сердечник.

Я спрятал пузырек в карман.

— Прихватывает иногда… Нагрузки у нас большие.

Нина Николаевна отхлебнула чай и как-то странно взглянула на меня.

— Надо же… А я думала, ты обыкновенный лодырь.

Когда прозвенел звонок и Нина Николаевна вошла в класс, сердце мое бешено заколотилось.

— Новиков, — сказала Нина Николаевна. — ты выучил урок?

— Да, — сказал я.

— Хорошо. Я тебе верю.

И против моей фамилии появилась первая в жизни пятерка. Прозвенел звонок, мы с Вовкой Сурковым вышли из школы.

— Ну? — сказал Вовка. — Рассказывай.

Вовка был моим другом. Его отец, генерал артиллерии, иногда заезжал за ним на служебной машине. Вовка пошел не в отца. Ни внешностью, ни содержанием. Двоечник и лоботряс, без какой бы то ни было цели в жизни, как я теперь понимаю. Но тогда мы просто дружили…

— Пятерку как получил? — спросил Вовка.

— Я учил. Вов…

— Эх ты, — обиделся Вовка.

Он хлопнул себя портфелем по боку и с гиканьем умчался прочь… Я шагал, глядя в землю перед ногами: раздавленная папиросина… билет на автобус… щепка…

— Новиков! — Передо мной стояла француженка. Очевидно, она поджидала меня. На туфельках была грязь, значит, она вышла из проходного двора, а не просто встретилась со мной на улице.

— Ты сегодня что делаешь?

Француженка открывала и закрывала сумочку, щелкая блестящими шариками.

— Я слышала, у вас трудная жизнь, мама в отъезде… Хочешь, я вам помогу? Я очень вкусно готовлю… Новиков…

— Спасибо. У нас папа готовит. Тоже очень вкусно. И яичницу, и омлет, и молоко…

— Зря ты, Новиков…

Мы молча шли по улице.

— Почему мы не можем дружить?

И тут я заметил Вовку Суркова. Он выглядывал из-за дерева и махал мне рукой. Прямо рот до ушей… Подпрыгивал и махал. Когда он только успел забежать вперед?

— Нина Николаевна, — не выдержал я. — Ну какая может быть между нами дружба? Вы — учительница, я — ученик.

— И что? История знает немало примеров. Древнегреческого философа Сократа связывала с учениками самая настоящая дружба. Вплоть до его смерти от яда.

— То когда было — при царе Горохе?

— При каком Горохе? — обиделась Нина Николаевна. — При правителе Перикле.

— Вот именно. А теперь подумают, что я ваш «любимчик».

— «Любимчик»…

Нина Николаевна засмеялась:

— Хорош «любимчик»! За всю жизнь — первая пятерка.

Мы подошли к воротам дома. Теперь надо было войти в ворота, пересечь весь двор, и только там, во флигеле, был мой подъезд. Как назло, во дворе было полным-полно народу. Весна, все выползли на солнышко. Борька Румянов катался на велосипеде. Готовил свою «бээмвэшку» к сезону тети-Пашин муж, а на лавочке — весь «цвет» двора, в платочках, косыночках, расстегнутых пальто…

— Нина Николаевна, я сейчас…

Я покрутился на месте и кинулся в ближайший подъезд.

— Куда ты, Новиков, куда?!

Я взбегал по лестнице