На скамейке возле Нотр-Дам - Ирина Степановская

– Ладно, Лулу, сейчас пойдем! – Маша оделась, взяла сумку с совочком и пакетиком для продуктов собачьей жизнедеятельности, и они вышли на улицу. Через полчаса они уже мирно дефилировали вдоль фасада Высшей военной школы, где на газоне все еще цвели Машины любимые темно-красные розы. (В день своего приезда Лена обратила внимание на белые – цветущие с бокового фасада.) И тут из-за угла уже известной нам улицы Бурдонне (жужжание колоколов и шмелей) вдруг появилась я, собственной персоной, с перевязанной правой ногой. Я сюда приперлась поглазеть на детище мадам де Помпадур. Мадам, несмотря на свою мировую славу любвеобильной женщины, еще и занималась благотворительностью. Это на ее деньги была построена Высшая военная школа, чтобы молодые люди из самых простых семей могли получить образование в привилегированном военном учебном заведении. Мадам не зря любила образованных людей.

Но сначала я натолкнулась на мохнатую фигурку Лулу. Мари я не узнала, так как она была не в своем ослепительном плаще, а в серенькой курточке, в которой ходила прогуливать собаку. Зато Лулу узнала меня и противно, настороженно тявкнула.

Боже мой! Ничего комичнее я в жизни не видела. В серой курточке Маша потеряла весь свой парижский лоск. Мне показалось даже, что она плакала – набрякшие мешочки откуда-то взялись у нее под глазами. Но самое смешное было в том, что у нее тоже была перевязана нога – только левая.

– Здравствуйте, Маша!

Она, между прочим, меня сразу же узнала.

– Что у вас с ногой?

– Собиралась на работу, шла, поскользнулась, очнулась – гипс.

В общем-то, если разобраться, действительно не было ничего комичного в этой ситуации, но вдруг мы с Мари, не сговариваясь, начали хохотать. И хохотали так, что не могли остановиться.

– Только русские тетки могут встретиться вот так, не сговариваясь, в Париже, у Эйфелевой башни, и при этом обе будут с перевязанными ногами! – заливалась Маша, держась за живот.

– Случайно, заметьте, встретиться! – вторила ей я. Лулу, глядя на нас, стала тихонько подлаивать и кусать поводок. Прохожие стали обходить нас сторонкой.

– Нет, правда! Что… что случилось с вашей ногой? – хохотала я, пальцем показывая на ее ногу, как невоспитанная идиотка.

– Подвернула! – рассыпалась колокольчиком Маша. – А с вами что случилось?

– Пятку натерла! – гордо орала я на все Марсово поле. И дежурные Высшей военной школы стали пристальнее следить за входом в свое закрытое учебное заведение и даже дополнительно вытерли для ясности специальной тряпочкой стеклышко своей скрытой видеокамеры.

Наконец мы с Мари отдышались – приступ смеха утих.

– Куда мы теперь идем? – спросила она. Расстаться сразу после такого припадка смеха было невозможно.

– Не знаю. Мне все равно. – Этот день был первым за много лет, когда я вовсе не думала о моем друге.

Мари остановилась и огляделась. Немного наискосок за домами виднелся золоченый купол Дома инвалидов.

– Ты уже видела могилу Наполеона? – Она назвала меня на «ты».

– Нет.

– Надо сходить. Это примета. Все, кто когда-нибудь приезжает в Париж, должны сходить к императору на поклон, чтобы вернуться.

– Правда? А если я не захочу?

– Не захочешь вернуться?

Я задумалась. Ей-богу, у меня вдруг возникло чувство, что свою миссию в Париже я уже выполнила.

– Кланяться не хочу.

– Ты увидишь, он тебя заставит! Он такой! – таинственно сказала Мари.

– Меня? – Я недоверчиво улыбнулась. Я не испытывала ни малейшей симпатии к Наполеону. Мари вдруг протянула мне руку:

– На спор!

Я пожала плечами:

– Ну, хорошо. А о чем спорим?

– О том, что ты поклонишься.

Я рассмеялась и спросила:

– А какой приз тому, кто выиграет?

Мари сказала:

– Новая поездка в Париж.

– Тебе-то зачем? – удивилась я. – Ты уже и так здесь живешь.

Мари грустно улыбнулась:

– Тогда мне – в Москву.

– Ладно. По рукам! – Мы с ней на мгновение сцепили руки. Рука у нее оказалась не слабая и в меру горячая, а моя – хоть уже и не холодная, как дохлая рыба, но еще и не теплая.

Часть третья Победитель и проигравший

Что означает слово «экспланада», я уже потом посмотрела в словаре. «Ясный, чистый, прозрачный, целостный и даже свободный» – все эти определения имели отношение к слову «экспланада». И, безусловно, все эти эпитеты могли относиться к архитектуре знаменитого здания, которое французы называют просто: «Инвалиды – Invalides». Сама идея дома призрения для солдат-инвалидов меня впечатлила. Жаль только, что молва приписывает идею построить дом призрения для солдат-инвалидов Наполеону. О бывших солдатах озаботился вовсе не он, а так порицаемый в наших школьных учебниках «король-солнце». Что, кстати, подтверждается изображением горбоносого профиля на барельефе фасада. Но чтобы разглядеть барельеф, надо задирать голову, а увидеть то, что валяется под ногами – проще. А под ногами валяется простая мысль: «Если в соборе Инвалидов находится могила Наполеона, значит, он и причастен к делу заботы о своих ветеранах». Оказывается, ничуть. Это, наоборот, солдаты, оставшиеся в живых, провожали в последний путь своего императора. Отдавали ему почести спустя почти двадцать лет после его смерти и тридцать – после его последнего поражения, не задумываясь о том, что к победам и к провалам этот честолюбивый человек шел по истерзанным телам солдат трех континентов. И вот тут, на этой элегантно-скромной и одновременно торжественной, как траурный марш, экспланаде Инвалидов я впервые задумалась о том, что любовь есть не просто случайное зло. Она несправедлива и аморальна по самой своей сути, ибо любимых не выбирают. Их просто любят, а уж за недостатки или за достоинства – это кому как повезет. А если любят, то, значит, за все прощают. За все, за все!

Не знаю, о чем думала Маша, когда мы с ней медленно шагали, хромая каждая на свою ногу, по куску земли, называется этим красивым словом «экспланада», а по сути являющейся огромным газоном, усаженным одинаково подстриженными деревьями. Однако для меня до сих пор этот вид от оружейной площадки и золоченого купола Инвалидов и до другого берега Сены, через ее самый большой мост до угадывающихся за ним деревьев Елисейских Полей является самым любимым. Да, скажу честно, экспланада Инвалидов произвела на меня впечатление большее, чем поиски забытой англиканской церкви или вид Эйфелевой башни. Я поразилась. Неужели я вдруг стала существовать автономно от НЕГО? У Инвалидов мы с ним никогда не были.

Маша молчала. Мы дошли почти до самого моста, чьи золоченые опоры фонарей свидетельствовали о победе русского оружия, и повернули обратно. Прогулка была не короткой. Я заметила, что Маша стала хромать сильнее. Я же, что называется, «разошлась».

– Если нога болит, ну его, этого Наполеона, – предложила я. После экспланады мне не хотелось смотреть какую-то могилу.

– Нет уж, поспорили – пошли!

Мы обошли собор кругом и вошли в музейный комплекс снова с улицы Бурдонне.

– Сначала зайдем в солдатскую церковь, – сказала мне Маша. Смешно подумать, но виды поверженных знамен, среди которых я увидела и русские, не тронули меня.

Мы пошли дальше. Неравенство, к несчастью, присутствовало и здесь. Королевская церковь была, конечно, роскошнее, чем солдатская (хотя солдатская мне показалась трогательнее). При всех своих благих помыслах, король молиться хотел отдельно от своих ветеранов. И может быть, поэтому внутри этой королевской церкви главным оказался все-таки не он, а тот, кто при всех своих недостатках был этими ветеранами любим гораздо больше.

Я ожидала всего, но все-таки не того, что увидела. Золотой алтарь этой церкви существовал как бы сам по себе, в отдалении, и казался не главным. Внимание всех приковывала круглая зала, будто выдолбленная в центре пола, как фантастическая прекрасная пещера. В эту пещеру, вниз, вели две одинаковых мраморных лестницы. Языческие светильники по сторонам давали красноватый, таинственный свет, будто от пещерного огня. Я перегнулась через перила, ограничивающие яму, чтобы лучше видеть. Двенадцать белых массивных колонн, выстроенных по кругу, сторожили вечный сон императора. Как часовые, готовые в любой момент отдать долг почести и с равным успехом растерзать врагов, на постаментах колонн скорбно склонили головы крылатые богини победы. Для пущей убедительности названия главных побед императора были золотыми буквами выбиты в круге золоченого лаврового венка на полу перед темным каменным постаментом. «Москва» и «Аустерлиц» были мной прочитаны среди других. Сам гроб из коричнево-красного мрамора был отполированный и блестящий. Он вовсе не походил на гроб. Архитектор вырезал его в виде верхушки греческой колонны – края его возвышались двумя плавными завитками, и было в этой форме нечто превозносящее императора, делающее его вечным победителем, а не побежденным.

– Вот ты и поклонилась ему! – услышала я над собой голос Мари.