Кузнецкий мост - Савва Дангулов

Бекетов не сводил глаз с Тарасова — не лишено интереса, как отзовется на реплику Вайнанта советский посол. Вот уже год, как Тарасов в Лондоне. По случайности, в какой-то мере и счастливой, его приезд сюда совпал с Московской конференцией, а следовательно, с началом неусыпного бдения в Ланкастер-хауз — так окрестил он и его коллеги заседание Европейской консультативной комиссии. Три проблемы, проблемы жизненные — поражение Германии, таинства контрольного механизма в Германии, зоны оккупации в Германии и Австрии — были предметом обсуждения. Замысел заключался в том, чтобы к моменту, когда падет Берлин, союзники не просто обрели бы единодушие по этим вопросам, но вместе с единодушием соответствующий план и опыт. То, что происходило в Ланкастер-хауз, требовало и доброй воли, и знаний, и, главное, терпения завидного. Сталкивались интересы, разное понимание вещей, нередко элементарных, а подчас и характеры, не в последнюю очередь тех, кто сидел за столом переговоров… Вайнант был строптив, хотя лишен предрассудков и доброжелателен; с ним, как правило, Тарасову удавалось договориться и по проблемам трудным, а они делали погоду. Другое дело — англичанин. Он держался особняком и сражался до последнего, подчиняясь лишь диктату большинства. Хотел Тарасов этого или нет, но запомнил эту слабость в позиции британского коллеги и при случае старался заручиться поддержкой американца, практически оставив англичанина в меньшинстве. Но и американец был не так бескорыстен, как могло показаться: в зависимости от обстановки он мог присоединиться то к русскому, то к англичанину, иначе говоря, действовал так, как Рузвельт в Тегеране.

— У нас полагают, что должно быть три зоны: советская, американская, английская… Речь может соответственно идти о германском севере, юго-востоке и юго-западе… Три, — он приподнял руку, для убедительности слабо шевельнул пальцами. — Три…

— А как… Франция? — спросил Тарасов. Этот вопрос возникал не впервые, и, сказав «три», американцы давали ответ, отрицательный ответ. — Франция?.. Справедливо?

— Наши полагают, справедливо, мистер Тарасов… В конце концов… вступают в действие факторы… непреходящие.

— Какие, мистер Вайнант?

— Реальное участие в войне.

Эти слова или приблизительно эти не однажды уже произносились. По всему, американец запросил госдепартамент, какой позиции ему тут придерживаться. Ответ Вашингтона был недвусмыслен: не четыре, а три. Следовательно, противоборство продлилось — американцы продолжали настаивать на неучастии Франции в оккупации. Однако почему этот вопрос всплыл именно сегодня, при этом ему была сообщена даже некоторая спешность. Да не идет ли речь о новой встрече трех? Если так, то когда она состоится?

— Новый Тегеран требует времени, господин посол, не так ли? — Тарасову казалось, что нет смысла ни возражать, ни соглашаться, целесообразнее сместить разговор в сферу предположений: новый Тегеран… Сместить и обрести некий резерв для ответа.

— Но обстоятельства могут потребовать ответа и раньше, мистер Тарасов…

— Обстоятельства?.. Они неуправляемы?

— Для нас с вами? — Вайнант засмеялся, спрятав глаза, ему трудно было лукавить. — Для нас? Определенно!

— Однако о чем речь?..

Сейчас человек с подусниками сидел, опустив лицо, деликатность момента и его смутила немало. Он сидел чинно, сложив руки на животе, стопка машинописных страниц лежала перед ним. Он был в такой мере церемонно-чопорен и замкнут, что казался безучастным.

— В Москву приезжает де Голль… — сказал Вайнант и едва ли не принял ту же позу, что и человек с подусниками.

Вот она, закавыка: де Голль едет в Москву! Да, де Голль направляется в Москву, и американцы встревожились: не посулят ли ненароком русские французам… злополучную зону? От русских именно этого и можно ожидать — у них натура широкая. Конечно же намерения русских можно уточнить и не столь окольным путем — связь между президентом и русским премьером действует исправно, — но американцы предпочитают именно окольный путь, и их, пожалуй, можно понять: деликатный для Рузвельта французский вопрос требует деликатного обращения, — того гляди, нарвешься на отказ, тем более в разговоре с русскими. Давно известно, что для русских французы — некий род недуга. Даже интересно, как будто бы на Россию ходил не Наполеон…

— Я вас понял, мистер Вайнант, но, если хотите знать мое мнение, в какой-то мере личное…

— Да, мистер Тарасов?..

— Было бы несправедливо отстранять Францию…

Из всех слов, возникших в беседе с американцем, запомнилось именно это, произнесенное Тарасовым: несправедливо. Наверно, оно, это слово, передавало суть беседы, но в какой-то мере оно передавало и существо Тарасова. Как ни крути, а сын псковского пахаря, выходец из безвестной деревеньки у Чудского озера, ратовал за то, чтобы воздать должное французскому терпению и мужеству и покарать Германию… Да не эта ли тарасовская деревенька, забредшая ненароком к берегам темноводного озера, судила сегодня Германию? Не по праву мести за нашествие псов-рыцарей, а по праву русского сознания, правды русской, той самой правды, опираясь на которую Тарасов сказал в тот день американцу: «Несправедливо…»

46

Бекетов пошел к Шошину — в полуоткрытую дверь была видна тусклая полоска света (не иначе, горела лишь настольная лампа), да из комнаты тянуло табачным дымком. Сергей Петрович приоткрыл дверь пошире.

— Можно, Степан Степаныч?

Бекетов шагнул через порог и едва не отпрянул: в правом углу в кресле, подобрав под себя ноги, сидела женщина.

— Знакомься, Кома, это и есть Бекетов…

Женщина как-то очень ловко выпростала из-под себя ноги, встала, сделавшись ненамного выше.

— Знакомьтесь, знакомьтесь, Сергей Петрович: была дамой, а стала девочкой.

— Коли вы приехали, значит, победа близка, — сказал Сергей Петрович — хотел сказать больше, да стеснилось в груди.

— Близка, Сергей Петрович…

Она опять уселась в углу, не забыв подобрать под себя ноги: то, что сказал Шошин о Бекетове, по всему, не внушало ей страха перед Сергеем Петровичем.

— Вы кто же… санитарка или, быть может, зенитчица?..

Она засмеялась, встряхнув волосами, видно, они отросли у нее уже после демобилизации, она ими то и дело встряхивала.

— Не узнали? Дежурная штаба ВВС на Пироговке, помните?

— Как же? Без вас ни один самолет не взлетит, не сядет!

— Верно!.. Когда пошла, думала, не женское дело. Оказывается, женское! Ночи и дни, ночи, ночи… Все аэродромы на проводе… Все: и Ростов, и Воронеж, и Курск… Вот только к Ленинграду не могла привыкнуть. Как зазвонит под утро: «Говорит Ленинград, говорит Ленинград!» Верите, Сергей Петрович, встанет вот тут у горла — не продохнуть, и слезы сами льются. «Говорит Ленинград!..»