Победитель - Лео Яковлев

Все это, однако, лишь омерзительные, но все-таки «вторичные признаки» его натуры. Главное в другом: уже летом 1943 года он был одним из немногих, кто совершенно точно и достоверно знал, что проиграна не пресловутая операция «Цитадель», а безнадежно проиграна вся восточная кампания вермахта, и он не воспользовался этим своим знанием, не стал отводить войска, а продолжал терзать измученную Украину, организовывая в ней «выжженную землю», создавая оккупационным службам условия для истребления беспомощного мирного населения. Вот почему мне пришлось потревожить этого «благородного» генерала.

Те, кто осудил его на восемнадцать лет тюрьмы на процессе в Гамбурге, были почти правы. «Почти», потому что его заключение должно было быть пожизненным. А те, кто выпустил его на волю через три года, совершили тяжкое преступление и публичное надругательство над памятью безвременно ушедших из жизни — немцев, украинцев, русских и евреев, ставших жертвами «военного искусства» этого кровавого мясника-«рыцаря».

Победитель — сержант Советской Армии Фима Ферман, — оправившись от ранения, продолжил учебу в высшем техническом учебном заведении. Его послевоенная жизнь была намного менее комфортной, чем жизнь заключенного фон Манштейна. Отстояв свою свободу, он продолжил борьбу за свое существование, пережил голодомор сорок шестого года. Его родители, братья, близкие родственники уцелели в эти грозные времена. Можно было бы повторить слова Слуцкого: «Евреев не убивало! Все воротились живы!» Но я лично не могу их подтвердить: у меня никто из моих близких и известных мне родственников не погиб ни в ярах, ни в концлагерях, ни в гетто, но на фронтах погибли все мужчины моей семьи, бывшие в «призывном» возрасте — мой отец, его родной и двоюродный братья, мой двоюродный брат. Эти люди связывали нашу большую довоенную, разлетевшуюся по городам и весям семью, и когда они ушли из мира живых, семья распалась и перестала существовать. К Фиме же Бог был милостив.

Постепенно бытие его стало налаживаться: у него появилась собственная семья, дети, достойная работа. Но прошло еще несколько десятков лет — и его мир «социализма» вдруг стал терять свою устойчивость, потом наступили и вовсе трудные времена. Переживший в прошлом множество «драпов», он, в конце концов, сам произнес заветные слова: «Надо ехать!».

Услышав этот «зов предков», его дети, внуки и родственники разбрелись по белу свету, благо что появилась такая возможность, а он и его жена оказались на берегу великого озера Эри в городе Кливленде, где спокойную жизнь им обеспечила государственная помощь для малоимущих. Там он, имея в своем распоряжении компьютер и неограниченное время, ровно через пятьдесят лет после фон Манштейна — уже в двадцать первом веке — на пороге своего восьмидесятилетия тоже приступил к мемуарам, предназначенным исключительно для внутрисемейного пользования, и с ужасом убедился, что не все его внуки и внучки смогут понять язык, на котором они написаны. В отличие от фон Манштейна, он не имел никаких документальных свидетельств о том, что хотел описать, и никаких помощников из числа «товарищей по оружию» в затеянном им труде. «Документальной базой» ему служили только личные воспоминания, в которых светлая память о солнечных днях его безмятежного детства в Добровеличковке перемешивалась с жуткими картинами полей, усеянных мертвыми телами, и еще раскрытых и ожидавших его «братских могил» на всем пути от берегов Днепра до берегов Тисы и ее притока Шайо, где разорвавшийся немецкий снаряд на венгерской земле поставил точку в его случайной «военной карьере», оставив в его голове два осколка, на память, вместо «железных крестов». Он остался жить, чтобы достичь какой-нибудь тихой пристани и свидетельствовать о пережитом. Что и произошло, потому что большая часть того, о чем сказано в этом повествовании, основывается на его записках.

P. S. Когда эта повесть уже была дописана, «международный телеграф» (как говорили встарь) принес весьма пикантную новость. Суть ее состоит в следующем: существует в стране, возникшей на обломках тысячелетнего рейха, некий писатель. Читать им написанное крайне трудно из-за отсутствия у него, на мой взгляд, необходимого литературного дарования. Однако отсутствие таланта он успешно заменял громким шумом. В этом бессвязном и яростном шуме (забыв слова Шекспира о том, что «речь дурака шумна и яростна и ничего не значит») одни доброжелатели этого писателя уловили приятные для них мотивы «антиглобализма» и стали награждать его премиями, вплоть до самой престижной; другие, еще более специфические, доброжелатели из отдельно существовавшей некоторое время восточной части фатерлянда и вовсе почувствовали его своим (тоже, видимо, не без пользы для его материального положения). Но когда к его шуму привыкли, а восточные благодетели самоликвидировались, писатель этот решил очередной раз поразить мир уже не «прогрессивной» трескотней, а воспоминаниями о доселе не известных подробностях собственной биографии: оказалось, что он отметил свое семнадцатилетие добровольным вступлением в «благородные» войска СС. Конечно, могут сказать, что это всего лишь «грехи молодости»: мол, главный духовный пастырь всех католиков тоже состоял в те годы в «гитлерюгенде». Но все-таки семнадцать лет — это уже не тот возраст, когда под влиянием какого-нибудь многосерийного телеанекдота типа «Семнадцать мгновений весны» восторженный подросток мечтает о карьере «бойца невидимого фронта», еще не понимая, что первым его шагом на этом поприще станет элементарное стукачество. Семнадцать лет — это возраст осмысленных решений. И произошло это в 1944 г., когда Фима Ферман, будучи всего на один год старше этого подонка, прошагал с боями от Днепра до Тисы, ежедневно рискуя своей жизнью и теряя друзей и однополчан, погибавших у него на глазах, а потом тихо и спокойно жил и продолжает жить в отведенные ему Господом сроки! Такие вот разные траектории Судеб. Подивимся им и скажем: Аминь!

Лео Яковлев.

Харьков, октябрь 2006 г.

Приложение

В связи с отмечавшимся в 2006 году 65-летием начала расстрелов в Бабьем Яре редакция одной из газет обратилась ко мне с предложением написать статью об этой трагедии, положившей начало Холокосту. В моем тексте приведены данные о непосредственном участии генералов вермахта в этом преступлении, абсолютно несовместимом с человеческой моралью и нравственностью. Чтобы избежать возможных упреков в пристрастном отношении к «простым солдатам», я решил включить эту статью в качестве приложения к повести о военной судьбе Фимы Фермана.