Капкан на честного лоха - Андрей Троицкий

– А я осмотрю этот дом, – сказал Ткаченко.

– Сюда нельзя. Сейчас будут петь по пластырю канон «за единоумршего». Вы сможете войти только, когда вынесут гроб с покойником.

Когда старик смотрел на серые милицейские бушлаты, на форменные шапки и погоны, в его глазах загорался огонь бешеной ярости. Перехватив злобный обжигающий взгляд старовера, Ткаченко неожиданно для самого себя оробел, отступил на шаг.

Но тут Аксаев снова вылез вперед из-за спины майора, передразнил.

– Гроб с покойником… Мы вторые сутки на ногах, а ты гроб с покойником. Придурок чертов. Да что с ним разговаривать, товарищ майор? Разрешите начать осмотр помещений?

– Начинайте, – кивнул Ткаченко.

– А бумага у вас есть, чтобы обыск проводить? – крикнул с крыльца старик.

На вопрос Кожина никто не обратил внимания. Аксаев спустился по ступенькам вниз, дал команду солдатам начать с тех двух домов, что стоят за забором, затем пройтись по сараям, коровнику. Ткаченко, тяжело вздохнув, отступил, сбежал вниз. Осмотреть надо все постройки, хлев, сараи, даже пустующую собачью конуру. Какая разница, с чего начинать?

Старик Кожин, наблюдая за солдатами, не ушел в дом, остался стоять на крыльце, заслоняя собой дверь.

Хрупкий тревожный сон Климова разрушили шорохи, шаги и человеческие голоса.

Он сел на топчане, осмотрелся по сторонам. На столе едва теплился огонек керосиновой лампы, стояли деревянные плошки с едой, травяной настой в бутылке. Климов потянулся к пойлу, хлебнул из горлышка пахнувшей мятой и пустырником воды. Урманцев проснулся ещё час назад, он сидел на другой лежанке, задрав голову кверху, напряженно вслушивался в звуки.

– Похоже, пришли за нами, – Урманцев показал пальцем на потолок.

– Потуши лампу, – прошептал Климов.

Шаги раздались прямо над головой. С потолка вниз посыпалась серая пыль. Кто-то громко рассмеялся, другой мужской голос отдал короткую команду или выругался, но слов нельзя было разобрать. Урманцев протянул руку вперед, покрутил колесико на керосиновой лампе, но та продолжала светить. Тогда он снял с лампы стеклянный колпак и задул огонек.

Темнота сделалась плотной, почти осязаемой.

– Господи спаси, – прошептал Урманцев.

Климов затаил дыхание, ему казалось, что наверху могут услышать не только шепот, но даже его дыхание, даже его сердце, вдруг застучавшее, как паровой молот.

– Тихо, – выговорил он, едва шевеля губами.

Шаги сделались громче, отчетливее. Кто-то развалил поленицу дров, рассыпались, полетели во все стороны расколотые чурки. Залаяла собака. Люди наверху переносили с места на место какие-то предметы, двигали что-то тяжелое, топали сапогами, переговаривались друг с другом. Климов закрыл глаза, он боролся страхом, но не мог его победить.

Голоса стали ещё отчетливее. Климов замер, чувствуя, как холодный пот выступил на спине, а ладони сделались скользкими. Он сжал пальцы в кулаки, представляя себе, как откроется люк. Как подвал осветят фонариками, прикажут: «Выходи с поднятыми руками». А дальше их выволокут на середину двора, станут бить смертным боем, сапогами, палками… Пока не отобью весь ливер, не поломают руки и ноги. А затем будет долгая мучительная дорога до зоны. И там, в страшном подвале административного корпуса, переоборудованным под тюрьму, они погибнут.

Но не сразу, не за день. Перед тем, как умереть, переживут такие истязания и надругательства, о которых прежде даже не имели представления.

Неожиданно шаги сделались тише, а голоса дальше. Налетевший ветер хлопнул дверью в сарай. Климов перевел дыхание.

– Фу, кажется, ушли, – выдохнул он.

В темноте вспыхнула спичка, Урманцев прикурил самокрутку.

– Этот подвал надежное место, – сказал он. – Его рыли не для того, чтобы картошку хранить, а чтобы прятать здесь людей.

– Людей? – переспросил Климов.

Урманцев глубоко затянулся, его лицо, освещенное оранжевым огоньком сигареты, было похоже на спелый апельсин.

– По учению староверов, в мире исчезло благочестие и воцарился антихрист, – сказал он. – Тот, кто хочет спасти душу, должен принять водное крещение. Получив новое имя, разорвать все связи с миром. Не оформлять брак с женой, не получать паспорт, не служить в армии, не занимать государственной должности. Нужно уйти от человеческой власти, странствовать. Поэтому староверы делятся как бы на две группы. Одни ведут оседлую жизнь в миру, живут семьями, ведут хозяйство.

– А другие? – спросил Климов.

– Другие, истинные староверы, странствуют, бродят по миру. Так уж давно повелось и дошло до наших дней. По их понятиям, именно странники являются совершенными христианами. Но им трудно прожить без поддержки. Так вот, тех раскольников, которые живут в миру, называют странноприимцами. Они обязаны содержать тайники, по ихнему говоря, пристани для скитальцев. В таких тайных подвалах истинные христиане молятся, прячутся от власти, от гонений начальства. Староверы умеют делать такие укрывалища, такие тайники. Ну, вроде этого. Ты успокойся, здесь нас не найдут, даже если выпишут лучших собак из Воркуты.

– Значит, ментов они не любят?

– Все представители законной власти, а особенно менты, для староверов – слуги антихриста. Представители дьявола на земле.

Климов нашарил на столе кисет и бумагу, скрутил папироску.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Имею образование. В туманной молодости я закончил три курса геолого-разведочного института. И однажды я сдуру завербовался в геологическую партию, – ответил Урманцев. – То есть не совсем сдуру. Надо было слинять от ментов, залечь на дно. Меня обложили со всех сторон. Ну, я и решил с геологами двинуть. Блуждали мы на востоке, за Уралом, золото искали. Края дикие, там много раскольников встречается. Познакомился кое с кем. Хорошие люди, между прочим. В отличие от нас, друг другу помогают.

Время тянулось медленно. Сверху больше не доносилось ни шагов, ни голосов. Климов устал от неизвестности, от бесконечного ожидания.

– Может, о нас забыли? – предположил он. – Может, потихоньку открыть люк, выглянуть?

– Даже и не думай, – ответил Урманцев.

Он хотел сказать ещё что-то, но замер с открытым ртом. Наверху снова послышались голоса. Затем наступила тишина. И в этой тишине грохнул ружейный выстрел. За ним второй выстрел. Следом ударила сухая автоматная очередь.

Маргарита Алексеева закрыла рот ладонями, чтобы не закричать. Оцепенев от страха, она сидела на кровати и наблюдала за незнакомым мужчиной, только что лишившим жизни хозяина дома.

Цыганков сел за стол, молча выкурил сигаретку, стряхивая пепел на пол и разглядывая в кровавой луже собственное отражение. Сергеич лежал на спине, его лицо сделалось одутловатым, глаза выкатились из орбит, словно их хозяин при жизни страдал базедовой болезнью. В этих глазах, как в зеркале, отразились боль и удивление.

Маргарита, наконец, набралась смелости:

– Вы от Димы? – спросила она.

– От какого ещё Димы? – не сразу дошло до Цыганкова. – А, от Димы… В смысле, от Клима. От него. Меня послали к вам, передать, чтобы вы не трогались с места, ждали. Они с Урманцевым на подходе. Но Климов заболел, а в спину погоня дышит. Они залегли на дно в одном подвале. Вот с этим известием я и пришел. Но, вижу, обстоятельства изменились. Все планы полетели к едрене… К черту полетели.

Глаза Маргариты Алексеевна увлажнилась, она проглотила застрявший в горле соленый комок.

– Спасибо вам, – сказала она.

В ответ Цыганков сплюнул и тут же придумал красивую, с его точки зрения, ложь.

– Я кое-что понимаю в сексе, – сказал он. – Если хотите знать, на воле женщины, чтобы со мной трахнуться, чуть не в очередь записывались. Серьезно, не хвастаясь. По своему опыту знаю: если мужик без штанов сидит на женщине, у которой лицо разбито, значит, что-то тут не то. Что-то не так. Я понял, что вам нужна помощь. Дальше вы все сами видели. Я пописал его, а потом кончил. Кстати, что это за хрен?

– Хозяин дома, – ответила Климова.

Цыганков погрозил пальцем мертвому Сергею Сергеевичу. Бросив окурок в лужу крови, он встал, сдернул со стены ковер с царевной и лебедями, плывущими по заколдованному пруду. Раскатав ковер на полу, он приподнял труп Сергеича за ноги, затем зашел с другой стороны, подхватил под плечи. Присев на корточки, обшарил карманы убитого, но не обнаружил в ни ничего, заслуживающего внимания.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Маргарита.

– Не видите? Я уже делаю.

Закатав Сергеича в ковер, ногами задвинул его под кровать, поднял с пола и опустил в карман самодельную финку. Снова сел на стул и задумался. Серые ночные сумерки незаметно сделались светлее, наступало раннее утро.

– Ну, что дальше? – спросил Цыганков.

– Здесь нельзя оставаться, – ответила Климова. – Хозяйка спит за стеной. Через пару часов она поднимется.