Ослепительные дрозды - Алексей Рыбин

Зеленый следующим прибыл - яростный трофейщик,

он в выходные дни раскапывать места

боев по пригородам ездил.

Оружье находил, а что он делал с ним

не знал никто.

Рыба подтянулся, известный тем, что хиппи был и панком,

дружил со всеми видными людьми,

что занимались русским роком в Ленинграде.

Сначала новая бригада пугала внешним видом персонал "Ленфильма",

после же, когда к ним люди попривыкли,

их стали уважать, любили даже

- за юмор, исполнительность и храбрость.

И, главное, за то,

что исполняли все они со рвеньем план Огурцова по отъему денег

у государства, дряхлого уже,

но все еще смущающего мир своим размером,

войска численностью и суровостью одежды граждан.

-Переходи на прозу, - устало сказал Полянский. - Задолбал.

- Ладно... Это меня у Вилли подсадили. Вчера весь день стихами разговаривали.

- Много выпили?

- Порядочно. Да, собственно, как всегда.

- Ну, понятно. Кому-то жизнь - карамелька...

- Давай я сбегаю, - Огурцов вскочил с кресла. - Я же расчет получил. Деньги есть. И не только расчет.

Лицо Александра расплылось в ехидной улыбке.

- Да? Так что же ты сидишь, мозги мне компостируешь? Беги, пулей лети! Только водки этой мерзкой, андроповской - не бери.

- А что брать?

- А портвейн.

Огурца не было минут сорок.

- Ты где бродил? - спросил Полянский, когда, наконец, Огурцов появился в дверях его комнаты. И, не дав ответить, бросил следующий вопрос:

- Кто дверь открыл?

- Да эта твоя... Луноликая. Как ее - Татьяна, что ли?

- Да. Сука... Ладно, давай, заходи. Чего ты там накупил-то?

Огурцов, пыхтя и заливаясь потом, втащил в комнату Полянского два туго набитых полиэтиленовых пакета. Причем, один из них ему приходилось придерживать снизу кистью второй руки, в которой, в свою очередь, был зажат другой пакет - верхний совершенно явно начал расползаться под тяжестью гостинцев.

- Ну, ты молодец, - прокомментировал Полянский. - Давай все сюда.

- Помог бы лучше, - просипел Огурцов, с трудом пробирающийся по лабиринту комнаты. - Леша, помоги... Сейчас порвется.

Полянский, впрочем, быстро оценив ситуацию, вскочил и чрезвычайно элегантно лавируя между предметами обстановки, подлетел к своему юному другу.

- Давай. Ух ты!..

С трудом приятели водрузили оба пакета, которые, как убедился Полянский, оказались по-настоящему тяжелыми, на стол.

- Это по-мужски, - серьезно глядя в глаза Огурцова сказал хозяин квартиры. - По-мужски.

- А то!

Огурец начал вываливать на стол, на диван, на кресла бутылки содержимое пакетов, однако, не уменьшалось.

- Ну ты, брат...

- Ничего, ничего... Я, знаешь, Дюк, претерпел...

- Хорош, хорош. Не надо только на белый стих сползать. Тошно слушать. Особенно, когда ты о себе в третьем лице.

- Ладно.

Когда, наконец. оба пакета были опустошены и отброшены в сторону - в темную глубину комнаты, Полянский, проглотив комок в горле, смог, наконец, обозреть поле предстоящего пиршества.

Иначе то, что ожидало его и бесшабашного дружка - Огурца и назвать было нельзя.

Кроме зеленых бутылок с портвейном Огурец притащил пару плоских фляжек с виски, упаковку баночного пива, несколько узких коричневых цилиндриков с кока-колой. Но все это меркло перед горами закуски - банки красной икры, шпроты, две палки твердокопченой колбасы, зеленый горошек, буженина, балык, хлеб, зелень, яблоки, апельсины...

- Ты, это... Где взял? - спросил Полянский, подозрительно глянув на довольно потирающего руки приятеля.

- Где-где... Какая разница... Бабки есть, вот и потратил.

- А это?

Полянский указал на баночное пиво и икру.

- Это, что, в "Березке"?

- В какой, еще, "Березке"? Пошел на рынок, с грузинами перебазарил. Грузины - великая нация. Все могут.

- Да-да, конечно. Были в истории прецеденты.

- Ну вот. А если бабки есть, то...

Огурцов пошарил в карманах и лицо его на мгновение затуманилось.

-... нет, - с облегчением выдохнул он. - Еще осталось мала-мала.

- Ну, осталось, так осталось. Давай, Огурец, - плотоядно поглядывая на икру, неровной горкой замерзшую в пузатой стеклянной баночке сказал Полянский, - давай, Богу помолясь, начнем.

- Не поминай имя Божье всуе, - важно заметил Огурцов.

- Иди ты на в жопу со своей суей, - отмахнулся Дюк. - Какая тут может быть суя, когда я с утра я кроме спинки мента у меня ничего во рту не было!

- Садись, садись, - милостиво разрешил Огурец. - Давай отметим...

- Что?

- Ну... Как сказать?.. Мой первый криминальный опыт.

- В каком смысле?

- В прямом. Я теперь, Алеша, вор.

- Да ну! Что, банку тушенки в гастрономе спер?

- Нет, выше бери.

- Не могу выше взять. У меня диапазон маленький. Голос не поставлен. Только, разве, так - пи-и-и!

Дюк запищал фальцетом так пронзительно, что Огурцов вздрогнул и едва не выронил граненый стакан, в который собирался налить виски.

- Хорош, хорош... Давай-как махнем.

- Погоди.

Полянский быстро отрезал от батона толстый ломоть нежнейшей, белейшей, мягчайшей булки, намазал ее толстым слоем игры и, откусив сразу половину, исподлобья посмотрел на гостя.

- А что это ты мне про работу начал рифмоплетствовать? Там, что ли, напортачил?

- Как тебе сказать?

Огурцов закинул ногу на ногу и вдруг запел - тихо, закрытым горлом, но очень правильно, точно попадая в ноты и даже иногда удивительно верно имитируя томный и очень сексуальный голос Булата Окуджавы:

- Я в синий троллейбус войду на ходу,

В последний, прощальный...

Дюк внимательно слушал, держа в одной руке недоеденный бутерброд, в другой - на отлете, стакан с виски.

***

Цех игрового транспорта находился, как говорится, на отшибе - на самой окраине города и занимал огромную площадь. Место это было диковатое и по-настоящему обжитой была лишь крохотная его часть - административные здания, два съемочных павильона, практически ничем не отличающиеся от тех, что располагались в головном, выражаясь официальным языком, предприятии в самом центре города.

Здесь земля была залита асфальтом, курили, сидя на лавочках творческие работники в промежутках между съемками и жизнь здесь, если и не кипела, то, по крайней мере, текла. Хотя и достаточно вяло.

Творческие работники пили портвейн, работники рангом повыше - коньяк за тем и за другим бегали работники совсем уже низового звена - такелажники или просто разнорабочие, "волки", как называли их на киностудии, то есть, мужички, все, как на подбор, небольшого росточка, работавшие без оформления, то есть, трудовые книжки их не лежали в отделе кадров киностудии. Да, пожалуй что, у многих из них и вовсе не было никаких трудовых книжек. Может быть, и паспортов-то не было.

Зарплату они получали раз в месяц по квиточкам, которые выдавались им в конце каждого отработанного дня непосредственным начальником администратором картины, директором транспортного цеха или еще кем-нибудь, у кого вдруг возникла нужда в недорогой, разовой рабочей силе.

Каждое утро волки толкались у главного входа на киностудию - конечно, в большинстве своем, в центре, где и находилась главная "волчарня" транспортно-экспедиционный цех, куда стекались заявки на волков. Заявки распределялись между мужичками, они получали разовые пропуска и шагали по месту работы. Для многих из них это место было уже постоянным, хотя каждый день приходилось выписывать новый разовый пропуск.

На студии их любили - волки были неприхотливы в быту, согласны на самую грязную и тяжелую работу, ну, а если и пили (а пили они все), то что ж тут такого? Ну, пьет мужичок, большое дело... Ящики-то с реквизитом таскает при этом и, что называется, есть не просит.

У многих из них, наверняка, было темное прошлое. Спрашивать об этом на студии было не принято. Пожилые женщины - реквизиторши или костюмерши поили приглянувшихся им волков чайком-кофейком и сами изливали им то, что наболело, а волки, в силу то самого темного прошлого, имея богатый опыт общения с самыми разными людьми и будучи неплохими психологами, что называется, "по жизни", с легкостью включались в любую беседу на самых разных уровнях и поддакивали усталым женщинам, давали немудреные житейские советы, выступая в качестве бесплатных психотерапевтов.

Иногда их и приглашали на съемки именно для этих целей. Полюбившихся мужичков "заказывали" тетеньки-реквизиторши и, бывало, волки уезжали со съемочной группой в экспедиции на месяц-другой - иной раз в Сибирь или Урюпинск, а, случалось, что и на Кавказ или в Крым, в Прибалтику или во Владивосток - это, конечно, было чистое везение и немногим удавалось так разжалобить творческих работников, чтобы те полюбили волка как родного и всюду таскали с собой.

Как все это согласовывалось с советским трудовым законодательством не понимал никто.

С одной стороны, само существование волков подтверждало тезис о том, что в СССР нет безработицы - любой человек, в независимости от образования, социальной принадлежности и даже наличия прописки может и должен трудиться, приносить обществу пользу и сам, в свою очередь, пользоваться плодами своего труда.