Мастер Альба - Том Шервуд

– Всё равно я женюсь на тебе! Никуда не денешься, нищенка!

Португалец и Абигаль, едва войдя в дверь, рассыпали по домику весёлого хохоту и тем самым мгновенно вычищали из памяти мельниково нахальство. Однако стареющий Ганс не разделял их веселья. Однажды он с горечью произнёс:

– Веселитесь-ка, да с оглядкой. Тряхнёт мельник кошелем – и отдадут монахи ему Абигаль, никого и не спросят. Сынок-то его – дом себе строит, отделяется от отца. Стало быть, намерения имеет серьёзные.

– Не отдадут! – сияла чистой улыбкой Абигаль. – Не успеют!

– Это как? – не понял отец.

– А так, что я за другого выйду!

И, обняв Португальца за шею, прижалась к нему. А Ганс горько вздохнул:

– Ах, беда…

– Почему? Что за беда? – поднял глаза на него Португалец.

– А потому. Прошло много лет. Кто теперь помнит, что ты был чужаком? Ты мальчишкой пришёл к нам в семью, и для всех ты сегодня – старший сын Ганса. А она (Ганс указал на притихшую дочку) – тебе, выходит, сестра. Даже если поженитесь спехом и тайно – скажет мельник словечко, и вас, как нарушивших вечный и страшный закон – на костёр. И вся деревня придёт дровишки подкладывать.

– Но все же помнят, что я не только не родственник, а и чужестранец!

– Не вспомнят. С одной стороны – много лет вы как бы брат и сестра. А с другой – раздаст мельник всем по монетке – каждый будет кричать то, что ему надо. Сын его сам деньги и раздаст. Не пойдёшь за него – пойдёшь на костёр. Этот не пожалеет.

– Что же делать, отец? – растерянно спросил Португалец.

– А ты готов меня слушать?

– Сделаю всё, как решите.

– Тогда вот что. Отправляйся-ка жить в монастырский придел, к поварам, служкам и конюхам. И у нас больше не появляйся. Все станут спрашивать – “где, Ганс, твой сын?” Я же стану отвечать удивлённо: “не было у меня сына! Отдавали монахи в мою семью чужого купленного мальчишку – теперь вот назад забрали”. Тогда все скажут: “Ах, да, помним-помним. Он вам чужой”. И вот тогда-то мельник пусть побегает со своими деньгами! А мы к той поре сами грошик к грошику отложим, да тихо и скромно вас обвенчаем. Не плачь, Абигаль. Ему нужно уйти. Дело-то, как видишь, опасное.

И Португалец ушёл.

Для всех троих это было мучительно. Не стало больше милых воскресных вечеров, когда все усаживались за выскобленным дощатым столом, зажигали лучину и пили неспешно чай на лесных душистых травах, заедая его сладкими ягодами. Боязливым мышонком жалась к отцу оставшаяся без защитника Абигаль – мельников сын вёл себя всё более смело. Вздыхал и ворочался на узкой каменной лежанке в монастырском “чёрном” приделе тоскующий Португалец. И хмурился глубоко страдающий Ганс, понимая, что именно он – причина этой временной тёмной тяжести в их сердцах. Однако случились вскоре события – опасные, неожиданные, с огнём в ночи и невесёлым роскошным застольем, которые показали, что решение Ганса – есть глас Провидения.

КОЛЬЦО ИНКВИЗИТОРА 

Шёл Португалец из леса своей новой дорогой – не в их дом в деревне, а к монастырю. Близился вечер. Небо быстро темнело. Вдруг впереди на дороге он заметил какую-то суету. Несколько богатых карет, пара повозок. Одинаково одетые всадники в круглых металлических шлемах. Очевидно, устраняют какую-то поломку. Португалец сошёл с дороги и сел у обочины, пережидая суету и копошение впереди. Он, несмотря на возраст, кое-что повидал в своей жизни, а потому был очень благоразумен. Лишь когда эскорт, волоча за собой говор колёс и дробку копыт, уполз дальше, к монастырю, Португалец встал и вновь дал работы усталым ногам. Он поравнялся с оставленной на дороге каретой, которая стояла на трёх колёсах с подпоркой вместо обломившегося четвёртого. Возле кареты сидел один из свиты, оставленный сторожить. Свою железную шапку он положил на колени и сидел, прикрыв утомлённо глаза. Заслышав шаги, он привстал, схватил что-то в руку.

– Мир тебе, человек, – голосом взрослого, с интонациями спокойствия и доброты произнёс Португалец. – Я дровосек из монастыря. 

– Здравствуй, – ответил сторож кареты, опуская приподнятое было оружие. – Нет ли корочки хлеба? До утра, чувствую, обо мне и не вспомнят.

– Хлеба нет, – сказал Португалец. – Но кое-чем другим я тебя выручу.

Он снял с плеча мешок на верёвке, развязал его. Достал узелок с кресалом и кремнем. Высекли огня, разложили в канаве небольшой костерок. Потом Португалец снова слазил в мешок и достал десяток белых грибов – ароматных, крепких. Нарезав и насадив на прутики сверкающие белыми срезами кругляши, он добавил к угощению соли и горсть лесных ягод.

– Кто приехал-то? – спросил между делом.

– Преподобный Энхельмо Туринский, – поведал благодарный стражник.

– Инквизитор? – укололо Португальца нехорошее предчувствие.

– Не просто инквизитор. Глава инквизиторского трибунала из Турина. Но ты не пугайся, он в вашем аббатстве проездом.

– Очень… суров? – поинтересовался даритель грибов, умело подобрав замену слову “опасен”.

– Что ты, зверь! – пооткровенничал сторож, но тут же спохватился: – Но только по отношению к еретикам!

– Понятно, понятно, – покивал Португалец. – Значит, в ближайшие несколько дней следует проявлять глубокую набожность.

– Да он это не ценит. Вернее, это – не в первую очередь. А вот если ты дашь ему понять, что веришь в его личное могущество – в смысле способность творить чудеса – он тебя отблагодарит по-королевски. Только не за свой счёт! Недавно в одном аббатстве ключарь попросил его исцелить больную сестру, лежащую дома, в другом городе. Энхельмо, сотворив крест, хотел пройти мимо, но ключарь взвыл с ликованием: “Чудо! Чудо! Она исцелилась!” И немедленно получил должность настоятеля.

– Вот как? Да неужели такое возможно?

– А кто станет спорить с Энхельмо Туринским? Он может и конюха сделать аббатом, отправив аббата предварительно на костёр.

– Как? И это он может?

– Друг. Инквизиция может всё.

Озадаченный Португалец, съев гриб, попрощался и, пока не стемнело, поспешил к темнеющим вдали стенам монастыря. Но, немного отойдя от кареты, он вдруг заметил блик под ногой, искорку, блеснувшую в дотянувшемся до неё свете костра. Дровосек машинально наклонился и эту искорку поднял. И так и пошёл, едва взглянув в руку, похолодев от страшной находки.

Придя в монастырь, он даже не обратил внимания на тревожную суету. Присев у стены жилого придела, он стал думать – как поступить с таящимся в его кармане кольцом, – массивным перстнем из красноватого золота с огромным розовым камнем, с отсветом глубоким и мягким, как глаз кошки.

А суета происходила нешуточная. Собственно, она началась, как только эскорт достиг въездных ворот. Энхельмо Туринский любил приезжать внезапно, доводя до ледяного озноба настоятелей и монахов: “не по наши ли души?” Когда привратникам прокричали, кто к ним приехал, то и вспыхнула суета, и пошла шириться тяжёлыми волнами. Ещё только скрипели вороты, поднимая решётку, а гонец от ворот уже вбегал, задыхаясь, в кабинет аббата. “Инквизиция из Турина!” Монастырь наполнился шумом бегущих шагов и гулким шёпотом. Страшных гостей высадили у парадного входа, и экипажи потянулись к конюшне. Здесь неприметный монашек скользнул к кучеру – тому, кто правил самой богатой каретой. Помог, с оправданной вежливостью, спуститься с кучерского сиденья. И незаметно вложил в его руку пару тяжёлых золотых кругляшей.