Темные игры – 2 (сборник) - Виктор Точинов

Муха продолжала давить вопросами:

— Да и зачем им вылезать из этих… из шкурок? Проще остаться в человеческом виде да и шарахнуть по затылку… Или… ну, не знаю… пистолет наставить, — отдала бы я кулон, жизнь дороже. Зачем — так вот? Пауками?

— Зачем… — Толик поскреб темя хорошо знакомым Мухе жестом. — Зачем… Знаешь, просто физически и морально невозможно таскать на себе шкуру чудовища, не снимая, — бесконечно-долгие часы… дни… месяцы… годы… годы… годы…

Его губы шевелились отчего-то не в такт словам, а пальцы уже не чесали голову машинальным жестом — но выполняли там какие-то непонятные манипуляции.

Рот Мухи широко распахнулся.

Лицо, волосы, кожа стекли с головы Толика, как стекает шелковое платье с обнаженного женского тела. На Таньку смотрели два огромных глаза, похожих на граненые драгоценные камни — и в каждой грани отражалась крохотная Муха. Чуть ниже распрямлялся, разворачивался длинный, с руку, игольчато-острый хоботок…

Танька снова попыталась заорать изо всех сил — как уже дважды сегодня пыталась и не смогла под взглядом чужих немигающих глаз.

На этот раз получилось.

14

Два больших прозрачных крыла высохли и затвердели.

Толик Комаров — не шкурка, выгрызаемая варварами-арахнидами, но великолепный живой костюм-симбионт — лежал на полу, аккуратно сложенный.

Существо, напоминающее гигантского комара, совершило небольшой пробный полет — пересекло комнату по диагонали, на уровне человеческого роста.

Неподвижно зависло в воздухе у стены — как раз возле пресловутого постера. Крылья трепетали, став невидимыми. Шум от них раздавался тихий, но сверляще-неприятный. Хоботок — выполнивший свою функцию — был снова убран. Огромные фасеточные шары глаз давали сектор обзора почти триста шестьдесят градусов — но смотрело существо именно на постер. В каждой грани-фасетке отражалась маленькая парочка любвеобильных певичек… Потом звук стал тише — анофелид медленно опустился, крылья сложились за спиной.

Грустная ирония ситуации состояла в том, что существо, много лет живущее под личиной Мухиного дружка Толика, — было самкой. И вся цивилизация анофелидов состояла из самок, размножающихся партеногенезом… Но для успешной кладки яиц требовалась кровь. Кровь позвоночных уродцев, прозябающих на редких островах бескрайних болот Зззззууууссса. Существо, именовавшее себя Толиком, долго оттягивало этот момент, хотя переполненный яйцевод грозил уже разорваться…

Ладно… Здешняя… хм… красная белковая субстанция оказалась вполне подходящей. Ночью предстоит полет к ближайшему болотцу…

Танька, мертво смотрящая в потолок широко распахнутыми глазами, так никогда и не узнает, что ее обещание — подарить Толику не то троих, не то пятерых детей — будет перевыполнено в десятки тысяч раз… Правда, дети окажутся мертворожденными — ни к чему преждевременно плодить нездоровые сенсации.

А потом… Потом снова постылая жизнь в постылой шкуре монстра… Жизнь, которая, — как ни странно и страшно это звучит — все больше нравится какому-то уголку сознания… Снова навалится рутина привычных (как ни дико — привычных!) дел: сессия, а затем экзамены экстерном за третий курс, учеба на четвертом — и, одновременно, — изучение предметов курса пятого…

Будущему академику-биологу А. Н. Комарову найдется чем заняться в своей будущей научной деятельности. Надо наконец выяснить, какие сволочи и каким образом создали в этом мире мутанта-росянку. Растение с замашками хищного животного — и с наркотическим запахом, привлекавшим за несколько километров одно-единственное, ныне вымершее, насекомое. Росянки живут тут до сих пор — приспособились, перестроились, жрут случайно подлетающих-подползающих букашек… Но прекрасный мир Зззззууууссса здесь не возник и не возникнет — мир гигантских живых плотин, перекрывших все великие реки и породивших бескрайние — от горизонта до горизонта — болота.

Заодно, в качестве побочной темы, академику Комарову предстоит поработать со смолой некоторых хвойных деревьев, на его родине не растущих. Поскольку насчет создателей растений-убийц, росянок, — есть очень нехорошие подозрения.

ОСТРОВ СТРЕЖНЕВОЙ

(повесть-сказка)

— Маша, отдай ружьё, — сказал он, постаравшись, чтобы прозвучало как надо: твердо, уверенно, но не нагло.

— Ты сошел с ума, Бессонов? — поинтересовалась Манька. Она всегда называла мужа по фамилии. — Зачем тебе, интересно, ружьё?

Он не сходил с ума — сейчас, по крайней мере. С ума он сошел два месяца назад, когда собрал вертикалку, вложил в оба ствола патроны с картечью и уверенной походкой вышел из дома. Ладно хоть далеко не ушел, у подъезда встретил приятелей — Толика Збруева, Карбофосыча, еще кого-то, — всего человек шесть-семь. На их недоуменные вопросы ответил прямо и честно: сейчас, мол, пойдет в двенадцатый дом, в квартиру двадцать девять, и застрелит Маньку, а потом капитана Тарасевича. Или сначала Тарасевича, а потом Маньку, — что, если верить науке арифметике, общей суммы никак не изменит. Сказал на удивление трезвым голосом, хотя выпил перед этим всё, что нашлось в доме, а Бессонов был мужиком запасливым. Толик попытался было перевести в шутку и предложил тяпнуть перед таким событием еще по стаканчику, а сам потянулся к ружью — цепко, не шутливо. Бессонов молча шагнул вперед — и, наверное, дружок разглядел что-то нехорошее на его лице или в глазах, потому что отшатнулся испуганно. А может, просто увидел, что указательный палец Бессонова просунут в скобу, а стволы вроде и случайно, вроде и неприцельно, но смотрят прямо в живот Толику…

Потом не было ничего.

Утром Бессонов не то проснулся, не то очнулся у себя в квартире. Маньки дома не оказалось, зато обнаружилась здоровущая шишка на раскалывающейся с похмелья голове. Дружки утверждали: стоял вроде твердо, говорил уверенно, — и вдруг рухнул, как подкошенный, угодив затылком по обледеневшей ступеньке подъезда. Сам, мол, знаешь, как резко порой хорошая доза «шила» догоняет — если выпить разом и без закуси. Он делал вид, что верит. Хотя подозревал — шарахнули от души сзади чем-то тяжелым. Но разборок не чинил — оно и к лучшему, если вдуматься…

Ружьё после того случая из квартиры исчезло — Манька прятала у какой-то из подружек. Бессонов пытался возвратить собственность, проведя разведку через их мужей, но и мужики, похоже, состояли в заговоре.

Сегодня оружие необходимо было вернуть — и желательно путем переговоров. И Бессонов сказал, опять-таки твердо, но не нагло:

— Да не сходил я с ума, Маша… На охоту поеду.

Манька презрительно скривила губы. В охоте она кое-что понимала, да и в рыбалке тоже. Как, впрочем, и остальные офицерские жены. Из прочих развлечений в Ямбурге-29 имелись лишь блядоход да пьянка — зато дичь и рыба шли в сезон в количествах баснословных. Охотниками и рыбаками здесь становились даже не питавшие ранее к сим занятиям склонности… Да и приварок к пайку нехилый.

— Завтра охота открывается, — добавил Бессонов.

— За дуру держишь? Кого стрелять-то? На куропаток ружья не надо, а бедных олешек вы и из табельного лупите…

Дура вроде дурой, а на мякине не проведешь. Субъект федерации один, и правила охоты в нем единые, и в один срок открывается весенняя охота — только вот вытянулся тот субъект с севера на юг на тысячи километров. Может, в среднем Приобье действительно сейчас палят вовсю по пролетным гусям да уткам — но здесь, на берегах студеной Обской губы, к началу мая весна только-только начиналась. Дичь прилетит через месяц, не раньше.

А на зимующих куропаток — опять права была Манька — ружьё не нужно. Куропаток тут весной, по насту, ловят способом весьма оригинальным, но добычливым. Берут бутыль — пластиковую, лимонадную, полутора— или двухлитровую, заполняют горячей водой, по мере остывания подливая из термоса. И продавливают-проплавляют той горячей бутылью в насте отверстия. Лунки, повторяющие форму бутылки. Подтаявший снег тут же (весна-то холодная) схватывается ледком, — ловушка готова. На края и на дно лунки насыпается приманка, чаще всего списанная в военторге, траченая мышами крупа. Глупая куропатка идет по тундре, обнаруживает халявное угощение, склевывает сверху, с наста, потом суется внутрь… И готово дело. В ледяной тюрьме не развернуться, крылья не расправить — обходи раз в сутки, собирай добычу. Разве что изредка случится весенний буран, занесет ловушки… ну да новых наделать недолго. Бессонов такую охоту не любил. Скучно.

Он сказал по-прежнему уверенно:

— На Стрежневой мы поедем, Маша. Ребята с Тамбея были давеча там, у деда Магадана, так специально по рации сообщили — дичи невпроворот. Хрен знает откуда, но прилетела.

Манька глянула на него все так же подозрительно, но уже с некоторым интересом.