Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев

В такие-то дни теоретических фантазирований и резонерства, оторванных от почвы строгого факта, вспомнить заветы и мысли Клаузевица сугубо полезно. Не только вспомнить, но и усвоить его глубокое уважение к военной истории, как «единственному пути, ведущему к цели», его насмешки над резонерством, как делом полезным «для упражнения в логике и остроумии», но мутящем лишь военное мышление, его постоянный рецепт искать «прямую неприкрашенную истину, простого сопоставления причин и следствий» и т. д.

Сказанным выше мы лишь старались подтвердить уже сказанное редакцией о полезности изданной брошюры. Мы не будем входить в большое рассмотрение ее содержания, отражающего блестящие стороны дарования Клаузевица, но и некоторые, правда, его недочеты. Пусть читатель сам их оценит, внимательно прочитав, скорее проштудировав мысли Клаузевица, изложенные в письмах к своему другу. Но нам бы хотелось указать на одну-две стороны военного миропонимания Клаузевица. Как ни велик был его ум и как ни широка его научная платформа, он не мог видеть дальше тех пределов, за границей которых может прозревать лишь гений. Основной догмат Клаузевица сводился, как известно, к формуле, что «война представляет собой не что иное, как продолжение политических стремлений другими средствами». Эту мысль философ проводил упорно и систематично, доводя политическое влияние до сфер «крупного военного акта», т. е. до сражения. Но какое содержание Клаузевиц влагал в слово «политика»? Судя по его словам о политическом состоянии стран или взаимоотношении государств, по его сопоставлению Наполеона-узурпатора, достигшего невероятного могущества при помощи своего рода непрерывной азартной игры, с Фридрихом, управлявшим «настоящей наследственной вотчиной» и т. д., круг идей Клаузевица, связанных с понятием политики, не шел далее объема знаний дипломатов старого времени, сводивших динамику политических сил к военному могуществу страны, личности властителя, учету придворных течений и разве только еще к учету торговых интересов. В этом круге идей мы не находим не только экономических сторон жизни в их современном объеме и императивном нажиме, но и барометра общественных течений, так или иначе влияющих на политику. Как бы удивился Клаузевиц, поднявшийся из гроба и наблюдающий наши дни, когда он увидел бы очень печальный облик Вильгельма во время войны, столь импозантного до нее; неугомонно бушующий как морской прибой, то поддерживающий, то разрушающий темп войны голос масс; деспотически вторгающиеся в мир войны капризы и веления экономики. Нам почти очевидно, что столь широкая политика была чужда пониманию Клаузевица, хотя основная идея его о влиянии политики остается непреложной.

То же самое придется сказать и о его понимании стратегии. Он совершенно ясно представлял себе, что идея громовых ударов и скоротечного завершения войны не является единственной исчерпывающей формой воевания; он упрямо боролся против одинокого фетиша стратегии сокрушения, говоря о возможности более скромных задач, о стратегии ограниченных достижений (целей) и твердил, что и эта форма войны заслуживает названия военного искусства. Как видим выше, исторический ход военных событий XIX века затуманил эту прозорливую мысль, практически и грандиозно возрожденную лишь на наших днях на платформе гигантского состязания народов. Но и в этом случае, по-видимому, Клаузевиц не доводил своей мысли до исчерпывающей глубины и, кажется, свою стратегий) ограниченных целей не отождествлял с современной стратегией изнурения, т. е. той ее формой, которая в конечном результате все же ведет к разгрому врага, но лишь расчлененному на частные сокрушающие или пассивные этапы. В этом случае мы затрагиваем чисто теоретический вопрос, интересный лишь, как научно-историческая справка.

В заключение добавим, что перевод интересной брошюры сделан очень прилично, а примечания редактора, крупного знатока Клаузевица, прекрасно дополняют и поясняют некоторые места, которые без указанных примечаний рисковали остаться читателю неясными.

Белозёров В. К

Судьба учения Клаузевица на его родине

В 1924 г., завершая работу над рукописью «Жизнь и труды Клаузевица», Андрей Евгеньевич Снесарев писал, что «…влияние великого военного философа в Германии и поныне является всемогущим». Всегда ли так было до и после той эпохи, о которой писал Снесарев?

Наряду с этим более семи десятилетий назад талантливый единомышленник и близкий друг Снесарева Александр Свечин отмечал: «Уже в течение столетия знакомство с Клаузевицем как гениальным военным теоретиком является во всех армиях признаком хорошего тона. Но из сотни поклонников Клаузевица едва ли один читал его капитальный труд, а девяносто девять довольствовались, благодаря краткости и легкости изложения, более ранним трудом — „Важнейшими принципами войны“, представляющим дополнение к курсу лекций, читанных кронпринцу»[353].

Однако подобное заключение вряд ли можно отнести к родине самого Клаузевица, Германии: известно, что даже для «полубогов» прусского Генерального штаба, созданного графом Мольтке, знание основных положений трудов немецкого классика было обязательным. Как отмечено в комментарии редакции к восьмой части книги «О войне», «…глава IX, посвященная плану войны, представляет основу, из которой исходили все оперативные проекты прусского Генерального штаба, начиная с Мольтке старшего и до Шлиффена включительно»[354]. В трудах практически всех военных деятелей Германии того периода — за редким исключением — идеи Клаузевица в том или ином виде присутствуют.

Даже если в силу различных причин немецкие политики и военные отказывались воспринимать идеи своего соотечественника, они, не подвергая сомнению авторитет Клаузевица, вынуждены были — по крайней мере внешне — соглашаться с ним или же интерпретировать его концепцию таким образом, чтобы она служила подтверждением их собственных взглядов.

Сам Клаузевиц, предвидя неоднозначную судьбу своих идей, объяснял вероятность некорректного их использования прежде всего незавершенностью своего главного труда. Военный философ правомерно полагал, что «подвергшись превратным толкованиям, они могут послужить материалом для злословия многих незрелых критиков»[355]. И время подтвердило его опасения: воздействие учения Клаузевица на военную мысль Германии, отразившись и на ее военно-политической практике, действительно оказалось весьма противоречивым. С одной стороны, следование заветам военного философа стало одной из причин впечатляющих военных успехов Германии в XIX–XX веках. В то же время жесточайшие поражения страны в двух мировых войнах следует считать в какой-то мере следствием отхода от учения Клаузевица, выразившегося в том числе в стремлении отвергнуть ключевые идеи теоретика, увидеть их в выгодном для себя свете и истолковать их соответствующим образом.

Между тем Свечин отмечал, что «немцы до мировой войны считали, что, благодаря Клаузевицу, остающемуся для других армий непонятным, они обладают монополией стратегической дальнозоркости»[356]. Тем не менее, некоторых немецких исследователей творческого наследия Клазевица задевали за живое те положения его трудов, которые далеко не всегда соответствовали их взглядам. В частности, признание обороны в качестве сильнейшей формы войны, чему посвящено около трети содержания основного труда военного философа, вызывало откровенное неприятие у представителей германской военной стратегии.

Вместе с тем многие обстоятельства говорят в пользу того, что до определенного времени внимание многих немецких исследователей, в отличие от А. Е. Снесарева и А. А. Свечина, было сосредоточено преимущественно на внешней стороне учения Клаузевица.

При таком поверхностном подходе ускользало главное в учении Клаузевица — социальная природа войны. В результате стремление понять методологию и логику мышления теоретика уступило место поиску в его трудах ответов на узкопрофессиональные военные вопросы (как то: принцип сосредоточения сил во времени и в пространстве, экономия сил, марши, маневры, снабжение войск и др.). Вместе с тем названные проблемы представляют интерес скорее лишь с исторической точки зрения, как характеризующие эпоху, в которую жил и создавал свои труды немецкий военный философ.

Как представляется, механистичность подобного понимания взглядов военного философа, ущербность слепого копирования и бездумного переноса частных деталей его учения в современность без учета происшедших перемен достаточно корректно охарактеризовал Снесарев: «Что касается до технической стороны военного дела, мы во многом не в состоянии теперь следовать за Клаузевицем, но ведь многое, нами пережитое, в его время было совершенно недосягаемо для его мышления».