Дорога надежды - Анн Голон

Во всяком случае, этот инцидент послужил доказательством того, что Ремон-Роже нагнал в росте и силе свою сестренку.

Северина бросилась к Онорине и учинила ей допрос по всем правилам. Однако юная особа ответила ей глухим молчанием, с явным удовлетворением наблюдая за проявлениями бунта близнецов.

Убедившись, что она ничего не достигнет, настаивая на продолжении следствия, Северина увела с собой счастливую Онорину.

Глава 10

Рут заставила Анжелику лечь в постель, и та с наслаждением вытянулась, ощутив прикосновение свежих простынь.

Вторжение иезуита и ирокеза — этих призраков казавшегося ей таким страшным леса — в упорядоченную салемскую жизнь, где гостеприимство дома восполняло суровость врачебных предписаний, омрачило ей радость выздоровления, в котором цветы, фрукты, изысканные блюда, сердечные посещения друзей и подарки играли не последнюю роль.

Впрочем, все это не было такой уж неожиданностью! И стоило ли так волноваться? Ведь сообщение отца де Марвиля уже содержалось в предсказаниях Рут Саммер.

Видя их такими печальными и подавленными, Анжелика спросила:

— А почему вы не воспользовались своими способностями и не прервали речи этого одержимого, не дожидаясь, пока он доведет всех до белого каления?

Застигнутые врасплох хрупкие чародейки признались, что во время этого странного зрелища являли собой всего-навсего обыкновенных женщин, охваченных любопытством. Кроме того, несмотря на разрыв со своими общинами — квакерской и пуританской, — они остались дочерьми Реформации, которая вот уже на протяжении века окружала папскую тиару и его приспешников ореолом адского пламени.

Этот иезуит ужаснул их, тем более что они никогда прежде не сталкивались с такими людьми.

— Что он сказал?

— Выдающегося человека больше нет, — ответила она.

И закрыла глаза.

Уставшие близнецы заснули, согласившись наконец взять грудь кормилиц, от которой поначалу упорно отказывались в своем неистовстве.

Гудели пчелы.

Рут задернула ситцевую занавеску у окна, чтобы смягчить слепящий солнечный свет, отражающийся в бухте. И мягкая тишина, подобно податливой и равнодушной воде, поглотила эхо анафемы.

Анжелика корила себя за то, что не в силах полностью отвлечься от недавней сцены. Аргументы и возражения сменяли друг дуга в ее мозгу. Некогда она довольно решительно возобновила отношения со своими друзьями-французами, друзьями там, наверху, и вот она уже устремляет на север, туда, где притаились маленькие озлобленные канадские города: Квебек, Труа-Ривьер и Монреаль, раскинувшиеся по берегам гигантской реки Святого Лаврентия — тот же исполненный ужаса взгляд, что и пуритане, суетящиеся на своем Атлантическом побережье, подобно колонии птиц, яйцам которых угрожает грозный и яростный хищник.

Ее французское происхождение не позволило ей остаться в стороне.

В принципе она всегда находила общий язык со служителями церкви. Один из ее старших братьев, Раймон де Сансе, также был иезуитом, и их семейные отношения весьма благоприятствовали сдержанности в оказании знаков почтения, окружавшего носителей сутаны, а также способствовали ослаблению зависимости, в которой эти последние хотели бы держать все и вся. В Квебеке епископ Новой Франции Монсеньор де Монморанси-Лаваль, несмотря на известные в прошлом разногласия, с удовольствием беседовал с ней. Преподобный отец де Мобеж, глава иезуитов, согласился стать ее духовником. Отец Массера, которому она спасла жизнь, представил весомое доказательство своей дружбы в то время, когда мнения в городе разделились.

Оставались сторонники отца д'Оржеваля. Иезуит Герант, который в молитвенном доме Квебека выступил из-за занавески и прошептал:

— Он умрет по вашей вине!

И вот теперь другой иезуит, отец де Марвиль, бросил ей в лицо:

— Он умер по вашей вине!

Завтра она, наверное, в полной мере осознает последствия этого события: гибель на американской земле их самого непримиримого врага, и можно будет вздохнуть с облегчением, а то и порадоваться. Но не теперь.

Ей нелегко было осмыслить новость — смерть этого священника, который, оставаясь в тени, никогда не переставал бороться с ними. За все это время он ни разу не обнаружил себя, сосланный к «пресным морям», однако было известно, что он жив, и начеку, и ждет своего часа. Ей вдруг пришло в голову, что сила его ненависти направляла эту дьявольскую угрозу на нее и вынашиваемых ею детей и едва не погубила их.

Итак, в один и тот же час он вдали от нее в страшных муках испустил дух, а они — спаслись.

Даже если по зрелом размышлении эти события не совпадали во времени, она почему-то верила в эту предопределенность, настолько владевшие ими противоположные устремления не оставляли им выбора: победа или поражение, жизнь или смерть.

И все же ее не покидало чувство, что это не так, что все должно было кончиться иначе.

Она сожалела о том, что его больше нет и они так и не смогли взглянуть друг другу в глаза: «Он скрывался до последнего часа…»

Ее охватил ледяной озноб, и две подруги, заметившие это, принесли керамические кувшины с горячей водой, обернутые в шерстяные ткани, и заставили проглотить несколько глотков настоя, приготовленного по рецепту Шаплея, весьма горького на вкус.

Вскоре пришел муж, и она опять увидела его улыбку.

— Теперь я знаю, какую комедию мне надлежит играть, когда вы меня покидаете, славный мой господин. Впрочем, не беспокойтесь, это не болотная лихорадка.

Он потрогал ее лоб, затем поцеловал впадину ладони.

— Заседание, на котором вы присутствовали по случаю вашего счастливого разрешения от бремени, может служить оправданием если не рецидива, то, по крайней мере, легкого недомогания.

Он сел, снял перчатки, и в глубине его черных глаз она заметила улыбку. И сразу стало легче дышать.

Он поделился с ней сожалением, вызванным необходимостью покинуть ее в этом столпотворении, не имея возможности справиться о ее самочувствии — и здоровье двух крепышей, столь своевременно, прервавших, разноголосый хор племен и народов.

Англичане, схваченные смятением, не знали, заключить ли иезуита под стражу, повесить, проклясть или признать невиновным, чтобы как можно скорее о нем забыть, и в который уже раз ему, «иностранцу», французу из Голдсборо, хотя и оскорбленному соотечественником, пришлось снимать острые углы и подыскивать ночлег путешественниками, какими бы незваными гостями они ни были.

Французский священник и его спутник были препровождены в кирпичный дом, отведенный в Салеме в основном для «иностранцев». Там они составили компанию английским католикам из Мэриленда, которых не должно было шокировать соседство с иезуитом.