Жажда Смерти - Максим Перфильев

Викториус Малочевский, испытывая подобное состояние, как и все остальные, но, в отличие от всех остальных, привыкший к оказанию помощи другим именно в тот момент, когда сам в ней больше всего нуждаешься, остался сидеть с Лаеном, пытаясь выяснить причину болезни, или хотя бы просто морально поддержать.

— Как состояние? — спросил он.

Ученый как-то странно улыбнулся.

— Кажется, я умираю. — произнес Акрониус, утвердительно покачав головой.

Интересно, что можно ответить именно в такой ситуации?

— А ты хочешь жить? — без иронии, серьезно спросил Викториус, попытавшись.

Лаен задумался.

— Честно говоря, сейчас — даже не знаю. Вполне возможно. Война и борьба со смертью заставляют ценить жизнь. Я боюсь смерти — с одной стороны. Особенно после того, что увидел. С другой — я не представляю, что я буду делать, если выживу. И я не хочу вернуться в свою старую никчемную жизнь.

— Она действительно такая никчемная, как ты говоришь?

— Знаешь, когда-то я был счастлив. — произнес Акрониус, и как будто бы на время погрузился в мир воспоминаний.

— Почему же ты оказался здесь? — вовремя прервал его забвение Викториус, пока тот еще не окончательно ушел в себя.

— Потому что это было действительно когда-то.

— Нет шансов все вернуть? — осторожно спросил пресвитер.

— Нет. — покачал головой ученый. — Это не в моей власти.

— А в чьей?

Лаен улыбнулся и посмотрел в глаза Малочевскому сквозь толстые линзы своих очков.

— Наверное, это во власти твоего Бога.

Викториус утвердительно, как бы понимающе и одновременно сочувствующе кивнул головой.

— У меня была жена. — произнес Акрониус.

Пресвитер приготовился слушать, показывая это всем своим видом, стараясь расположить к общению.

Наступила небольшая пауза, как прелюдия к длинному монологу.

— Знаешь, — начал ученый, — у меня никогда не было настоящих друзей. В детстве я всегда держался от людей очень обособленно. Я мало общался, мало гулял во дворе, просто потому, что меня не хотели принимать. Никто не хотел дружить со мной. Большие очки, натянутые на нос, слабый, не драчливый характер, серьезный вид. Я был один. Я постоянно был один. Моя мама всегда говорила мне, что я особенный, что я не такой, как все — я лучше их, я выше их, поэтому мне сложно найти друзей. Поэтому мне не удается установить контакты с окружающими меня мальчишками и девчонками — потому что таких людей, как я очень мало. Их единицы. И они ходят по миру, ищут себе подобных — таких, кто сможет их понять, кто будет разговаривать с ними на одном языке. Эти люди — избранные… — Лаен улыбнулся. — Или что-то вроде того. В общем, такие люди слишком талантливы, потому их и не принимают обычные представители человеческого рода. — Лаен снова улыбнулся. — Она говорила это постоянно. Она внушала это мне каждый день — чтобы я не чувствовал себя ущербным или каким-то недостойным. И постепенно я начал верить в это. Меня действительно не понимали мои сверстники. Они дразнили меня, считали каким-то идиотом. Я хотел общаться с ними. Я тянулся к ним. Я ходил во двор. Пытался как-то влиться в компанию тех прогрессивных ребят, с которыми учился в одной школе. Но всегда и везде я оставался один. — Лаен на мгновение остановился. — Я на самом деле был очень умным. — продолжил он. — Я всегда хорошо учился. Участвовал в различных олимпиадах и часто побеждал. Меня хвалили взрослые и говорили, что у меня большое будущее. Я был гордостью школы. Моя мама гордилась мной. Но я всегда оставался один. Я действительно чувствовал себя особенным, и надеялся, что когда-нибудь найду настоящих друзей — таких же, как и я сам. Но шли годы. Я закончил университет. Начал заниматься наукой. Начал работать. Но ничего не менялось. В любой компании, в любом месте меня никто никогда не понимал. Они не понимали мои шутки. Они не понимали темы, на которые я пытался с ними заговорить. Они не понимали тех проблем, с которыми мне приходилось сталкиваться. Они не понимали образа моих мыслей. Они просто не понимали меня — и отвергали. — Лаен поправил очки и улыбнулся. — Тогда мне стало ясно, что это не они такие — это я такой. Я, как ошибка природы, никому не нужен. Я просто не к месту на этой земле. Я всегда был слабым человеком, и я никогда не умел общаться с людьми. Но я такой, какой я есть — это моя природа, и я не обязан быть другим. Тогда я решил полностью посвятить свою жизнь науке. Я стал психом, который неделями сидел дома, исписывая тоны бумаги, стены и окна формулами, пытаясь открыть то, чего еще никому не удавалось. Моими единственными подругами стали книги — их у меня были сотни, тысячи. Я полностью погрузился в мир математики, физики и биологии. В мир, в котором я был самим собой. В мир, в котором я действительно что-то значил. — Лаен замолчал. Он собирался с мыслями. — Но однажды, — продолжил он, — я встретил девушку. Она была прекрасна. Она была самой красивой. Она была первой и последней девушкой в моей жизни — первым и последним человеком, который понимал меня. Она действительно принимала меня таким, какой я есть. Я для нее был не просто вычислительным мега-процессором с набором энциклопедических знаний. Я был для нее личностью. Знаешь, все это признание: все эти "заслуженный профессор", "всемирная величина в области того-то-того-то", все эти премии, гранты, статьи в газетах, слава — ничто, если рядом нет человека, с которым ты мог бы это разделить. И, вдруг, у меня появился такой человек. Меня действительно понимали, принимали и любили. — Лаен остановился.

Наступила пауза.

— И что же произошло? — спросил Викториус, невольно пытаясь додумать историю различными предположениями.

— Мы поженились. Прожили какое-то время. И вскоре она умерла. — ответил ученый.

Наступила еще одна пауза.

— Эта женщина была всей моей жизнью. Я жил только ради нее. Теперь мне больше нечего делать на этой земле. — заключил Лаен.

— А наука? — осторожно заметил Малочевский.

Акрониус улыбнулся.

— Она никогда не сможет заменить мне ее, и не сможет восполнить те потребности, которые существуют в человеке. Как это ни банально звучит, но всем в этом мире нужны любовь и понимание. Как печально, что нужно быть тем, кем хотят тебя видеть другие. И как печально, когда ты не в состоянии быть им. Мне почти сорок лет — и моя жизнь уже кончена.

Викториус молчал. Он должен был что-то ответить, но его ответ должен был быть искренним. Он должен был помочь, но глупо было бы произносить слова, которые не являются истиной. Он долго думал прежде, чем сказал:

— Большинство проблем в этом мире существуют из-за того, что люди отказываются понять друг друга. Если тебя это утешит — я понимаю тебя… по крайней мере, я стараюсь сделать это. И ты такой, как есть, и тебя действительно обязаны таким принимать.