Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Поддельные документы, по которым она числилась христианкой? Так она стала Розой Дюран вместо Розы Пикар?

– Конечно, католичке во время войны было куда проще скрыться, чем еврейке. Если она была уверена, что безвозвратно потеряла всех нас, то, возможно, захотела всё забыть. Может, она растворилась в этой новой личности, потому что это был единственный способ сохранить santéd’esprit. Свой рассудок.

– Но почему она решила, что все мертвы? – недоумеваю я.

– После освобождения здесь творилась такая неразбериха, – объясняет Ален. – Те, кто остался в живых, приходили в отель «Лютеция» на бульваре Распай. Там собирались все, кто выжил. Кто-то приходил за лечением, медицинской помощью. Для большинства из нас это было шансом найти друг друга. Найти своих родных, потерянных в войну.

– И вы туда ходили? – спрашиваю я. Ален кивает.

– Меня не депортировали, – тихо говорит он. – После войны я пришел в отель «Лютеция», чтобы разыскать свою семью. Я так надеялся, так хотел верить, что они живы, Хоуп. Те, кто приходил, писал имена родных на доске. «Ищу Сесиль Пикар. Мать. Сорок два года. Арестована 16 июля 1942. Была на Vel d’Hiv». Другие приходили, читали и говорили тебе: «Я знал твою мать в Освенциме. Она умерла через три месяца от пневмонии». Или: «Я работал с твоим отцом в крематории в Освенциме. Он заболел и был отправлен в газовую камеру перед самым освобождением». Я слушаю его, затаив дыхание.

– Так вы узнали, что все погибли.

– Все до одного, – кивает Ален. – Дедушки и бабушки, двоюродные сестры и братья, тети и дяди. Розу тоже назвали в числе мертвых. Два человека уверяли, будто видели, как ее застрелили где-то на улице во время облавы. Я не стал давать свое имя, потому что не осталось никого, кто бы стал меня искать. Так я думал. Вот потому-то меня и нет ни в каких списках. Я хотел только одного – исчезнуть.

– А как вам удалось ускользнуть, не попасть к ним?

– Мне было одиннадцать лет, когда за нами пришли. Мои родители, они никогда не верили слухам, которые тогда ходили. Но Роза верила. Она пыталась, но не могла убедить родителей. Они считали, что она сошла с ума, что это глупо – принимать всерьез предостережения Жакоба: они считали его юнцом, который ничего не смыслит и только мутит воду.

Вот оно снова. Это имя.

– Вы так и не сказали мне, кто такой Жакоб. Ален всматривается в мое лицо.

– Жакоб был для меня всем, – просто отвечает он. – Это Жакоб сказал мне сразу убегать, если придет полиция. Это Жакоб говорил, что надо попытаться уговорить моих родителей. Жакоб спас меня, потому что, когда за нами пришла полиция, я вылез через заднее окно, свалился на землю с трехэтажной высоты и бросился бежать.

Ален долго молчит, внимательно изучая собственные руки – узловатые, в шрамах. Наконец, тяжело вздохнув, продолжает:

– Я позволил всей семье погибнуть, потому что очень испугался. – Он поднимает на меня взгляд, и я вижу слезы у него на глазах. – Я не сумел уговорить их, я недостаточно старался. Я не забрал с собой Даниэль и Давида, самых младших. Я был напуган, очень напуган, а из-за этого все они погибли.

Слезы текут у Алена по щекам. Не успевая осознать, что делаю, я вскакиваю и, подбежав, обнимаю его. На миг он застывает, а потом обеими руками обхватывает меня за плечи. Все его тело сотрясается.

– Вам было всего одиннадцать, – бормочу я. – Вам не в чем себя винить.

Я немного отодвигаюсь, а Ален прерывисто вздыхает.

– Вини – не вини, но они все убиты, а я здесь, живой, спустя семьдесят лет. С этим я прожил всю свою жизнь. Вина грузом лежит у меня на сердце.

Возвращаясь на свое место, я чувствую, что и у меня глаза на мокром месте.

– А Жакоб откуда обо всем знал? Как он догадался, что вам надо бежать?

– Он участвовал в освободительном движении против нацистов, – говорит Ален. – Он не сомневался: слухи о концлагерях правдивы. Что нас систематически истребляют. Таких, как он, было мало. Но Роза ему верила. А для меня Жакоб был героем, так что я тоже ему верил. Он наверняка спас ее.

– Как? – тихо спрашиваю я.

– Не знаю, – после долгой паузы отвечает Ален. – Но она была любовью всей его жизни. Он сделал бы все, чтобы спасти ее. Все.

Я щурю глаза.

– Она тоже его любила?

– С такой силой, которой я в ней и не подозревал, – кивает Ален. Он отворачивается и долго молчит. – Вот потому-то все эти годы я всегда был твердо уверен, что Розы нет в живых. Ведь если бы она осталась в живых, то вернулась бы к нему.

– Она, наверное, тоже думала, что он умер, – бормочу я. – Он оставлял свое имя в отеле «Лютеция»?

Ален удивлен моим вопросом,

– Да, конечно. Он до последнего надеялся, что Роза сумела спастись, что она выжила, несмотря на все слухи, которые до нас доходили. Его имя было там постоянно, чтобы, если Роза вдруг вернется, она смогла бы найти его.

– Мой дедушка ездил в Париж, – сообщаю я. – В 1949 году. Чтобы узнать, что случилось с бабушкиной семьей. Так она сказала.

– Обо мне там сведений не было, – повторяет Ален. – Поэтому он, конечно, и не мог найти меня. Но Жакоб делал все, чтобы его имя появлялось во всех списках, на тот случай, если Роза все же выжила.

Мне трудно думать о том, что это может означать. Мами не назвала дедушке имени Жакоба? Или дедушка нашел имя Жакоба в списках выживших, но скрыл это от бабушки, потому что знал, как она его любила, и хотел защитить свою семью, которая у них только-только складывалась? Я зябко поеживаюсь.

– Жакоб сбежал так же как вы и бабушка? – обращаюсь я к Алену. – До облавы?

Ален покачивает головой и тяжело вздыхает.

– Жакоб попал в Освенцим, – просто говорит он. – Выжил только потому, что был уверен: Роза жива и ждет его, а значит, он ее обязательно найдет. Он сказал, когда мы с ним виделись в последний раз, что не может поверить в ее смерть – иначе он бы это почувствовал. Только эта надежда на встречу и сохранила ему жизнь в том аду.

Глава 13

ЛИМОННО-ВИНОГРАДНЫЙ ЧИЗКЕЙК

Ингредиенты

1,5 стакана провернутых через мясорубку

хрустящих крекеров из непросеянной

пшеничной муки

1 стакан сахарного песка, разделить пополам

1 ч. л. корицы

6 ст. л. несоленого сливочного масла, растопить

2 пачки сливочного сыра (по 250 г)

¼ стакана белого виноградного сока