Камыши - Элигий Ставский

Я смотрел, как выгружали кирпич, и вдруг справа, на углу холодильника, под скатом крыши заметил знакомую понурую фигуру Прохора. Я и до этого ощущал на себе чей-то взгляд. Выходит, и Прохор зачем-то был здесь. Согнувшись, опустив голову, он сидел на перевернутом деревянном ящике, курил и, мне показалось, посматривал то на меня, то на Симохина. Странно, что я не увидел его сразу. Неужели он следил за мной? Или не хотел нас оставлять с Симохиным вдвоем? Я уловил какую-то напряженность в его позе, в самом наклоне втянутой в плечи головы. Он как будто чего-то ждал, готовый каждую секунду даже не подняться, а вскочить, броситься, преследовать. А может быть, когда я разговаривал с Камой, он тоже стоял где-нибудь в камыше, за спиной у меня? Ведь могло быть и так. И тут-то впервые ко мне пришла неожиданная в своей простоте и как будто все разъясняющая мысль: Прохор не без оснований заподозрил, что я приехал сюда ради Камы, а потому и решил выставить меня отсюда, чтобы оградить себя и дочь от случайного человека. Вот и все. И только-то. Отсюда и спекулянт. Остальное — моя фантазия, преувеличения. Впрочем, нет, едва ли только тревога за дочь могла объяснить поступки Прохора, особенно прошлые. У следствия почему-то все же были причины интересоваться именно им, а, скажем, не Симохиным, которого, как я понял, не трогали. Хотя и это удивительно, потому что Симохин после той ночи вернулся в поселок утром. Кому-то в прокуратуре да и потом на суде не так-то легко будет разобраться в этих тайнах подозреваемой и своенравной Ордынки, где все дома были распахнуты настежь и где преспокойно, как мусор, провалялась нетронутой довольно приличная сумма моих денег…

Симохин снова сделал мне на этот раз почти умоляющий жест, что он уже сейчас, вот-вот…

Постояв, так ничего и не дождавшись, грузовики один за другим разворачивались, пятились от холодильника и пустые гремели мимо меня. Лица в кабинах болтались злые и потные. Очевидно, рыбы не было, и Симохин отказывал всем. Солнце, хотя и опустилось еще ниже, палило все с тем же напором. Я снова поймал на себе взгляд Прохора, тяжелый даже на таком расстоянии. Не смотаться ли, действительно, мне за рюкзаком и курткой и не уехать ли прямо сейчас, пока еще сюда подкатывали машины? И все же нет, нужно было ждать Симохина, чтобы перекинуться двумя-тремя словами и на всякий случай заручиться его поддержкой на будущее. И были еще причины, чтобы остаться до утра. Могло ведь выйти и так, что у меня не будет возможности вернуться в Ордынку, и потому я должен был сделать попытку выполнить просьбу Камы и осторожно потолковать с Прохором, если он согласится на перемирие. И не только о Каме, но и о Дмитрии Степановиче тоже. Прохор мог рассказать о нем, о его жизни, как никто, подробно. Меня интересовало все до мелочей, и чем дальше, тем больше: и его отношения с Ордынкой, и его привычки, и манера говорить, и отношения в инспекции, и зарплата, и дом. И разузнать о Марии — жене Степанова, которую я увижу завтра, и о том, что думает Прохор о Глебе. А кроме того, раз уж я был в Ордынке, мне по-прежнему хотелось взять лодку и очутиться возле камыша, когда стемнеет, чтобы самому ощутить, что значит притаившийся и настороженный ночной лиман, такой же, как тот, который месяц назад подстерег здесь Назарова. Хотя в общем-то и неизвестно, зачем мне это было нужно… Но черная вода, наверняка звездное небо, тишина, всплески крупных рыб, бормотание птиц, невидимые узкие ерики, шорох ветра — это всегда здорово и, как знать, когда-то будет еще.

Симохин подкатил ко мне на подножке грузовика, спрыгнул и, словно собираясь выбросить, взмахнул передо мной кипой зажатых в руке каких-то квитанций.

— Извините! Взбесились! Всем подавай рыбу. — Ладонью вытер с лица пот, поправил кепку и не взял, а схватил меня за локоть. Мне показалось, что рука его дрожала от напряжения. — Пошли! Так вас, оказывается, даже не накормили? Это я виноват. Совсем загонял людей. Пошли, пошли, — потащил он меня силой и засмеялся, но как-то натянуто. — Начальство голодное — злое. Ничего не выпросишь. А теперь везде и всюду — проси… Пойдем ко мне. Два шага. В нашем городе всюду два шага. Айн момент! Вы как относитесь к перцу? Я для вас специально тузлучок фирменный заправил. По-рыбацки! — Он произносил это скороговоркой, словно боялся, что я остановлю его. — Пообедать надо. Если, конечно, не побрезгаете с подозрительным человеком… Хотя вообще-то радио слушаем, газеты читаем…

Я опять почему-то посмотрел на его дорогие брюки, на какие-то сверхмодные, изрезанные дырочками, наверняка заграничные босоножки, каким-то образом незапыленные, блестевшие. Что должен был означать этот вызывающий для Ордынки вид? Мы шли прямо к тому углу холодильника, где сидел Прохор.

— Пивко есть. И кое-что покрепче найдется, — тянул он меня за собой… — Так что на Ордынку аргументов у вас не будет. Хороших людей не обижаем, хотя и записаны в подозрительные. Вот тот дом, — показал он куда-то в ту сторону, где стоял самосвал с кирпичом. — Вернее сказать: полдома. Посидеть, помозговать за бутылкой с умным человеком очень надо. Дело есть неотложное. Вечерочка бы три-четыре. Но вообще-то с писателем первый раз приходится. А люди, так сказать, везде живут… Только вот сейчас к бригадиру подойдем.

До странности по-свойски и с какой-то наигранной непринужденностью повел он себя и заговорил со мной, как будто давным-давно был уверен, знал, что просто обязан напоить меня «пивком» и поставить что-нибудь еще покрепче и «заправить фирменный тузлучок». И по-другому нельзя, а только так. И для чего-то называл меня «начальством». Но получалось у него это почти машинально, по привычке, по регламенту, что ли, и рядом с ним я даже почувствовал себя как-то уверенней в этой не слишком приветливо поглядывавшей на меня Ордынке, хотя, говоря правду, меня давно настораживали эти размножавшиеся теперь, как мухи, «свои парни», которые все на свете могут — и достать, и организовать, и оформить, и протолкнуть, и позвонить, и, вот именно «айн момент!», и запросто распить с первым встречным бутылку, и перекинуться телефонами, и чуть ли не обменяться любовницами, — собиравшиеся за столом лишь для устройства так называемых «дел». Но сейчас обстоятельства складывались так, что мне как раз и нужен был такой человек, у которого я без труда мог узнать и насчет жилья, и насчет машины, и попросить на вечер лодку. Тайным спекулянтом, который приехал сюда за рыбой, он меня, кажется, не считал. А может быть, он хотел «помозговать» со мной о Назарове и о своих делах с Прохором, для того и «заправил фирменный тузлучок», потому и делал какие то смутные намеки и даже как-будто взвинчивал себя?

— У меня к вам просьба, — сказал я, уже догадываясь, что он не откажет. — Даже две, если это, конечно, в ваших возможностях. Сначала две.

— Попробуем… Сделаем. Давайте, — рассеянно сказал он, поглядывая на Прохора, откидывая назад налезавшую ему на брови кепку. — А вот у меня к вам всего одна просьба. Проект есть. Большая надежда на вас. Вы же, наверное, зниете, какие у нас здесь аргументы… Ну, вообще вы надолго сюда? Порыбачить, конечно, собираетесь? Я вам такую открою рыбалку! — И тут же оборвал себя: — Нет, нет, сперва такого гостя накормить, устроить полагается. Вы уж извините, но я человек без всяких. Я сперва к столу. Вам еще не сообщили, что я чокнутый?

Прохор медленно разгибался, пока мы подходили к нему. И я подумал, что это даже кстати, если Симохин захватит и его. Может быть, Прохор сам заговорит о Каме.

— Одну минутку, — остановился Симохин, повернулся к Прохору и еще дальше откинул свою шикарную кепку, потом вздохнул. — Так и будешь сидеть? С бригадой, значит, опить не выехал?.. И эх-ма… Сказал бы я тебе, да вот…

— Не поможет тебе никто, Симохин, — не сразу ответил Прохор, не поднимаясь со своего ящика. Полез в карман и вытащил пачку «Беломора». Выпрямился, снова уставился на Симохина, и здоровый глаз его вдруг прищурился, как будто от набежавшего ветра. А ведь точно так же, именно так щурилась и Кама. И уже, может быть чуть привыкнув к лицу Прохора, я увидел, что они, пожалуй, похожи, что нормальная, сохранившаяся половина его лица вовсе не старая, черты тоже правильные, до сих пор красивые, выражавшие достоинство. В мою сторону он не посмотрел, точно меня здесь не было.

— Останешься вместо меня. Ясно? А я тут с товарищем, — отрывисто приказал ему Симохин. — Если рыбу привезут, санаторию выдашь. Анапе — завтра. Придет машина из Крыма — сколько-нибудь наскребешь. Пионерлагерю отвесишь. Торгу скажешь: на следующей неделе. Потерпят. Солдатам дашь. Остальных гони в колхоз, отваживай. Этого тоже, — показал он на пыливший сюда белый пикап. — Все понял?

— Вот ты ему и скажи, зачем на лимане был, — сказал Прохор. Вытащил спички и прикурил.

Со стороны оба выглядели на редкость контрастно: один в больших резиновых сапогах, в грязном ватнике, неподвижный и серый, как стена этого холодильника, другой, разодетый на самый модный манер, размахивавший руками, покрикивавший резким, подчеркнуто властным голосом. Но только Прохор отсюда, от этих лиманов, от Ордынки, а Симохин как будто из современного фильма.