Убийство в Амстердаме - Иэн Бурума

В первый раз я увидел Абуталеба в своем любимом кафе на Ньивмаркт. Он читал газеты в окружении телохранителей. Как и Айаан Хирси Али, он нуждался в постоянной охране. Мы с ним договорились о встрече в здании муниципалитета, в центре бывшего Еврейского угла. Аккуратный и невысокий, в очках с металлической оправой, Абуталеб говорил о религии в энергичной и взвешенной манере человека, который много раз отвечал на одни и те же вопросы. Религия для него – частное дело, в которое государство не должно вмешиваться, и наоборот. Не привлекают его и политические партии, основанные на религии или этнической принадлежности. Главная проблема, подчеркнул он, это «вопрос приоритетов. По мнению многих мусульман, закон менее важен, чем оскорбление пророка».

Но, продолжил он, между поколениями существуют различия. Первое поколение почти неграмотное. Для них «религия – нечто, закрепленное культурным укладом, о чем они знают понаслышке. Они молятся пять раз в день, носят бороды. Джихад для них не столько вооруженная борьба, сколько образ жизни набожного мусульманина». У молодежи другая проблема, объяснил Абуталеб. «Им приходится усваивать религию на незнакомом языке. Текст Корана очень сложен и с трудом поддается толкованию – как с социологической, так и с лингвистической точки зрения. Поэтому мне смешно, когда молодой человек вроде Мохаммеда Б. уверен, что, изучив Коран на английском и голландском языке, он получил достаточно знаний для того, чтобы счесть своим долгом убийство человека».

Даже считая религию личным делом, Абуталеб не видит причины, по которой он не может открыто критиковать ее. Особое возмущение учителя истории Абдельхакима вызвал известный эпизод, связанный с Абуталебом и книгой, написанной в тринадцатом веке. Однажды в радикальной мечети Таухид, куда Мохаммед Буйери ходил молиться, была замечена книга суннитского ученого Ибн Таймии (1263–1328) под названием «Фетвы о женщинах». Книга, которую продавали в мечети, включала предписание бить прутьями женщин, уличенных во лжи. Но это не самое худшее. В книге содержится абзац о гомосексуалистах, которых следует убивать, сбрасывая вниз с пятиэтажных башен. Абуталеб послал письмо в мечеть с предупреждением о том, что подобный подстрекательский материал «противоречит букве и духу закона». Мечеть возразила, что в книге нет ничего плохого, но тем не менее она была изъята из подажи.

Ахмед Абуталеб устал от мечети Таухид и ее фанатиков. Он сердит на невежественную и вспыльчивую молодежь, которая от имени Аллаха и его пророка очень усложняет мирным мусульманам процесс вступления в ряды признанных граждан европейского демократического государства, где они смогут чувствовать себя дома, не привлекая чрезмерного внимания, как и евреи, приехавшие до них.

Итак, Ахмеда Абугалеба, члена городского совета, строителя мостов, благочестивого мусульманина называют «Баунти», зиндиком и предателем, не заслуживающим ничего, кроме смерти.

5

Их зовут Район Бабел, Урби Эмануэлсон, Принс Райкомар, Дуайт Тиендалли, Кеннет Вермеер и Гианни Зуиверлоон, по происхождению они суринамцы. Или в их жилах течет антильская кровь, и зовут их Кеми Агустьен и Хедвигес Мадуро.

Родители Квинси Овусу Обейе приехали из Ганы, а Ибрагим Афеллей мог бы играть и за Марокко и за Голландию. Есть и беженцы, Коллинз Джон (Либерия) и Харис Медуньянин (Босния).

Когда тренер национальной сборной Фоппе де Хаан смотрит на игроков молодежной сборной Голландии, он видит «срез голландского населения».

В тот день, когда я отправился на встречу с учителем истории Абдельхакимом Шуаати, в Роттердаме имелся повод для важного послевоенного национального ритуала: сборная Голландии играла в футбол со сборной Германии. Эти матчи – часто больше чем игра, особенно на чемпионате мира или Европы. Это своего рода реконструкция Второй мировой войны. Германия должна быть побеждена. Несомненно, поляки чувствуют то же самое, и даже англичане, хотя они не знали немецкой оккупации. Отчасти это результат изменения политических традиций. Открытые проявления патриотизма стали табу в послевоенной Европе везде, кроме футбольного поля. Как будто там, и только там, позволено выражать запретные племенные чувства, размахивая флагами, исполняя гимны и поклоняясь героям. Когда Голландия играет с Германией, тысячи мужчин, женщин и детей надевают роялистскую оранжевую форму и идут на сражение с традиционным противником, врагом, само существование которого позволяет голландцам осознавать свои национальные особенности: либеральные, открытые, толерантные, свободные духом голландцы против хорошо организованных, дисциплинированных тевтонцев. Когда Голландия победила Германию в финале Кубка Европы в 1988 году, на улицы Амстердама, чтобы отпраздновать это событие, вышло больше людей, чем в день освобождения в 1945 году.

Абдельхаким, сидевший в кафе возле Центрального вокзала, смотрел на болельщиков в оранжевой форме, оранжевых шарфах и оранжевых головных уборах, иногда украшенных пластмассовыми копиями деревянных башмаков, ветряных мельниц или больших желтых кругов сыра, с выражением полнейшего безразличия, как скучающий западный турист смотрит на бесконечные народные танцы в какой-нибудь стране третьего мира. Мужчины в оранжевом, почти все белые, многие старше тридцати, танцевали джигу на вокзальной площади, пели кто государственный гимн, кто старинные детские песни, прославляющие голландскую доблесть, проявленную в годы испанского господства в семнадцатом веке.

Поскольку в Голландии национальная история практически вычеркнута из школьных учебников, многие дети почти ничего не знают о войне за независимость против испанской короны. Песни, сочиненные в ее честь, теперь кажутся такими же странными, как деревянные башмаки и ветряные мельницы, прикрепленные к головным уборам в качестве национальных символов, символов легендарного прошлого, тиражируемых для футбольных болельщиков и туристов. Абдельхаким, конечно, не видит в них ничего привлекательного.

Но мне было интересно знать, что он, как учитель, думает о голландской истории. Поэтому я спросил о его учебе в маленьком кальвинистском городке под Роттердамом, где его отец работал на сталелитейном заводе. Абдельхаким, худощавый молодой мужчина с орлиным носом, недоверчиво посмотрел на меня, и его взгляд напомнил мне о радикальных маоистах или троцкистах моих студенческих лет, одновременно высокомерных и настороженных. Этот взгляд как будто говорил: «Все люди, не познавшие истины, – идиоты, с которыми и разговаривать не стоит, но идиоты опасны, поэтому надо быть бдительным и постоянно готовым сражаться с идиотизмом».

Голландская история? Абдельхаким пожал плечами. «Много самодовольной болтовни. Много воплей о евреях. Не мусульмане изобретали газовые камеры. Почему же тогда евреев нужно было вывозить в Палестину?» Его ответ был печальным отражением того, что история сузилась до одного-двух сюжетов. Тень Анны Франк падает и на школьную программу. Но мне показалось, что мы слишком быстро закрыли тему, поэтому я спросил его, чему учат детей на уроках истории в его школе.

«Ложь, – сказал он, пристально косясь на меня одним глазом. – Сплошная ложь. Дарвинизм, например. Они ничего не говорят о креационизме. Они боятся приписать эволюцию Богу». Он чуть заметно презрительно фыркнул. «Может быть, они боятся походить на мусульман».

Мне показалось, что Абдельхакима не очень интересует история, по крайней мере, голландская история, которую он считает тривиальной. «Я преподаю историю только для того, чтобы заработать деньги», – сказал он. Интересовали его заговоры. Его теории были довольно обычными для определенных кругов: и сентября – результат еврейского заговора. Иначе почему в тот день четыре тысячи евреев в Нью-Йорке остались дома? Меня больше удивила его гипотеза, что первая высадка на Луну была сфальсифицирована агентами ЦРУ в Голливуде. На самом деле этого просто не было, утверждал он. Съемки проводил Стэнли Кубрик, известный еврейский режиссер. Позже агентов убили, чтобы стереть следы грандиозного мошенничества.

Абдельхаким родился в семье, которую нельзя назвать религиозной. Немного успокоившись, он рассказал, что вызывал тревогу у своих родителей, людей умеренных. Он был «черной овцой», «шел своим путем». Ни одна из его сестер не носит платок. Его политические убеждения – смесь обид, накопившихся у стран третьего мира («Запад считает, что может делать в мире все, что хочет, его интересуют только деньги»), и религиозного консерватизма: антидарвинистские взгляды, пуританское отношение к сексу. Он сказал, что женится на арабской женщине и воспитает своих детей в строгих мусульманских традициях.

Я захотел узнать, как он относится к тому, что он голландец. Как он себя ощущает? Гражданство, сказал он, для него ничего не значит. Важен только ислам. Он – мусульманин, живущий в Голландии. А как же голландские законы? Вступала ли когда-нибудь светская конституция в противоречие с шариатом? Никаких проблем, сказал он. Он может соблюдать конституцию. Он повинуется законам. Он останавливается на красный свет. Конечно, шариат, «будучи божественным, находится вне времени и, таким образом, вечен». Но, заметил он, «90 процентов голландских законов соответствуют шариату». Что касается оставшихся ю процентов, исламское уголовное право строже. «По законам шариата педофилы заслуживают смертной казни. В Голландии у них есть своя ассоциация». Ему это казалось забавным. Презрительную гримасу сменила насмешливая улыбка.