Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Джеймс Купер

Бурдон мог поддерживать разговор на языке оджибвеев, да только это ему не нравилось. Он без труда понимал все, что они говорят, и прошлым вечером не раз слышал, как индейцы упоминают некоего вождя, которого они называли Оноа, но, как он сам знал, у белых жителей этих мест тот заслужил кличку Питер Скальп. Репутация этого дикаря наводила ужас на все гарнизоны, хотя сам он там ни разу не показывался; и вот теперь потаватоми говорили о нем так, словно он вот-вот будет среди них и возьмет на себя командование. Бортник с большим вниманием прислушивался, когда называли это устрашающее имя, потому что прекрасно знал: лучше держаться подальше от врага, имеющего столь дурную репутацию, и что для белого небезопасно встречаться с ним даже в мирное время. Свое английское прозвище этот вождь, как будто не принадлежавший ни к одному из племен, но равно почитаемый всеми, заслужил тем, что убивал всех бледнолицых, когда-либо попадавшихся на его пути, и неизменно скальпировал их. Поговаривали, что на его посохе уже красуются сорок зарубок и каждая отмечает скальп ненавистного белого человека. Короче говоря, этот индеец, рожденный вождем — хотя какого именно племени, никто не знал, — жил, очевидно, лишь жаждой отомстить за все беды своего племени захватчикам, которые пришли со стороны восходящего солнца и теснили его народ все дальше к Великому Соленому озеру, что за Скалистыми горами. Разумеется, в таких разговорах не всему можно верить: дурная или хорошая слава на «прогалинах» или в прериях очень похожа на сплетни, которые распускают в городах, в гостиных и на балах, и положиться на их точность нельзя. Но Бурдон был молод и еще не узнал, как мало правды в том, что нам доводится слышать, и как много на свете лжи. Однако же индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей, и их лесные вести обычно заслуживают большего доверия, чем бесконечные сплетни людей, которые смертельно обидятся, если вы не назовете их «цивилизованными».

Бортник все еще вел наблюдения со своей возвышенной позиции, когда к нему присоединилась Марджери. После ночного сна, выйдя из заменивших ей будуар зарослей, где текла свежая, прозрачная вода, девушка была свежа и прелестна, но печальна и задумчива. Не успел Бурдон пожать ее руку и еще раз поблагодарить за спасение прошлой ночью, как из сердца Марджери хлынули переполнявшие ее чувства, словно бурный поток, вышедший из берегов, и она разрыдалась.

— Брат проснулся, — сказала она, сдержав слезы героическим усилием, — но, как всегда после выпивки, ничего не соображает, и Долли не может объяснить ему, в какой мы опасности. Он твердит, что видел столько индеев, что вовсе их не боится, и что они не станут обижать семейство, которое доставило им столько отличной выпивки.

— Похоже, разум ему изменил, если он рассчитывает на дружбу индейцев только потому, что продавал «огненную воду» их юношам! — отвечал Бурдон, хорошо понимавший не только индейцев, но и вообще человеческую натуру. — Мы можем любить грех, Марджери, но ненавидеть искусителя. Я еще не встречал ни одного человека, бледнолицего или краснокожего, не проклинавшего бы, протрезвившись, ту руку, которая утоляла его жажду, пока он был под хмельком.

— Конечно, вы совершенно правы, — негромко возразила девушка. — Да ведь надо быть в здравом уме, чтобы это понять. Что же с нами теперь будет, кто знает!

— Почему же теперь, Марджери, — что изменилось со вчерашнего или с позавчерашнего дня?

— Вчера здесь не было дикарей, и Гершом все уверял нас, что мы отправимся в гарнизон, в верховьях озера, как только он вернется с прогалин. И вот он вернулся; но он же не в состоянии защитить свою жену и сестру от краснокожих, а те бросятся в погоню за нами, как только построят каноэ или другое средство переплыть через реку.

— Если бы у них и было каноэ, — спокойно возразил Бурдон, — они бы не догадались, где нас искать. Слава Богу! — дело это займет у них немало времени; да и каноэ из коры в одночасье не смастеришь. Притом, Марджери, если ваш братец немного туповат и тяжеловат на подъем с похмелья, я-то трезв как стеклышко и бодр, как никогда в жизни.

— О! вам незнакома слабость, сгубившая моего бедного брата, которая лишила бы вас сил и бодрости; но ведь вы, Бурдон, естественно, должны заботиться о себе и своем имуществе и покинете нас при первой же возможности. Я знаю, мы не имеем никакого права ждать, что вы останетесь с нами хоть минутой дольше, чем вам самому удобно, и даже не хочу, чтобы вы оставались.

— Не хотите, Марджери! — воскликнул бортник, не скрывая огорчения. — Я надеялся, что вы захотите, чтобы я был рядом с вами. Но теперь, когда я знаю, что не нужен вам, мне все равно, куда и когда мне отправляться и в чьи руки я попаду.

Поразительно, насколько те, кто должен понимать друг друга с полуслова, неверно толкуют мысли собеседника. Марджери увидела бортника впервые всего двадцать четыре часа назад, хотя слышала о нем не раз, как и о его мастерстве: на границе добрая слава о человеке, который деятельно и умело занимается своим ремеслом, распространяется повсеместно. Тот самый человек, о котором никто не слыхивал бы в перенаселенных городах, здесь будет всем известен досконально даже в сотне лигnote 65 от своего дома, хотя поселки здесь немногочисленны и разбросаны далеко друг от друга. Так и Марджери слышала о Бодене, или «Бурдоне», как она его называла, повторяя ошибку сотен людей, принимавших это прозвище за настоящую фамилию, и считая, что именно так его и зовут. Французского Марджери не знала, разве что успела подхватить несколько слов, путешествуя в пограничье, где этот язык в особом употреблении, но зато условия для изучения иностранного языка, да еще на слух, никак нельзя назвать благоприятными. Если бы она только заподозрила, что «Бурдон» значит по-французски «Трутень», она бы скорее откусила себе язык, чем назвала бы его хоть раз этим прозвищем; сам-то бортник так привык к своему канадскому прозванию, что совершенно не обращал на это внимания. Но Марджери не хотела обижать никого; и уж меньше всего ей вздумалось бы оскорблять бортника, хотя знала она его всего один день. Но все же у Марджери не хватило смелости объяснить своему новому другу, как сильно он ошибается, и что из всех молодых людей, которые ей встречались, она предпочла бы его как спутника в бедах и опасностях, постигших ее семью; а молодой человек, охваченный чистой, едва зародившейся страстью, был склонен считать себя недостойным претендентом на внимание девушки, которая уже овладела почти всеми его помыслами.

Так и не объяснившись, молодые люди медленно спускались с холма, не понимая ни мыслей, ни чаяний друг друга, и чувствовали себя несчастными по совершенно выдуманной причине, в то время как обстоятельства давали им множество гораздо более серьезных причин для беспокойства. Гершома они застали бодрствующим, хотя, как и предупреждала его сестра, он ничего не соображал и все еще был как бы в полусне. Бортник сразу же понял, что в таком состоянии от Склада Виски помощи ждать не приходится: скорее он послужит помехой в случае, если понадобятся все силы без остатка. Марджери дала понять, что обычно требуется не меньше двадцати четырех часов, чтобы тот совершенно оправился после серьезного запоя; а судьба всей семьи должна была решиться, более чем вероятно, как раз в этом самом интервале времени.