Бунт на продажу: как контркультура создает новую культуру потребления - Джозеф Хиз

Я побывал в немалом количестве домов-трейлеров по всей Северной Америке. Также я посетил большое количество нью-йоркских квартир. Большинство домов-трейлеров гораздо просторнее и удобнее, чем квартиры Нью-Йорка. Однако среднестатистический владелец нью-йоркской квартиры сойдет с ума, живя в трейлерном парке. Почему? Потому что вся обстановка там — от линолеума в ванной до кресла-качалки на лужайке — для него безнадежно безвкусна. Что произошло раньше? Может быть, бедные являются таковыми, потому что у них плохой вкус? Неужели бедность настолько притупила их эстетические чувства, что не позволяет сделать правильный выбор? Или все как раз наоборот? Может быть, определенные стили считаются безвкусными именно потому, что состоятельные граждане хотят дистанцироваться от бедняков?

В широко распространенных представлениях об эстетических предпочтениях доминирует то, что один из влиятельнейших левых мыслителей, социолог Пьер Бурдье называет «идеологией естественного вкуса». По его мнению, разница между прекрасным и безобразным, изысканным и вульгарным, стильным и безвкусным кроется непосредственно в самих объектах. Плохое искусство — действительно плохое, просто понять это способны только люди с определенным уровнем воспитания и образования. Однако, как указывает Бурдье, эта способность распознавать плохое искусство вдруг поистине чудесным образом широко распространилась. На самом деле на это способен лишь крошечный процент населения. И как вполне убедительно доказывает Бурдье, это умение почти целиком сконцентрировано у членов общества с высоким статусом. Представители низших слоев населения все как один имеют скверный вкус, в то время как для среднего класса характерно предпочтение более изысканного, но все же довольно простого искусства.

Любой человек, имеющий критический склад ума, сможет объяснить такое положение дел. Веблен еще давно заметил, что «удовлетворение от использования и созерцания дорогостоящих и якобы красивых изделий чаще всего является удовлетворением нашего ощущения дороговизны вещи, маскирующейся под именем красоты». Эту тенденцию можно ясно проследить на нашем отношении к цветам, когда «некоторые из красивейших цветов повсеместно считаются злостными сорняками, другие, которые можно с относительной легкостью культивировать, благосклонно принимаются нижними слоями среднего класса, не имеющими возможности позволить себе более дорогие сорта; но все эти цветы отвергаются как вульгарные теми, кто способен платить за дорогостоящие цветы и знает цену услуг профессионального флориста».

Бурдье утверждает, что эстетические предпочтения — это всегда вопрос способности отделять то, что относится к высшему уровню, от того, что относится к низшему. Таким образом, наличие хорошего вкуса определяется в терминах отрицания. «Наличие вкуса, — говорит Бурдье, — это в первую очередь неприятие, отвращение, вызванное резкой нетерпимостью к вкусам других людей». Что касается музыкальных вкусов: то, что вы слушаете, менее важно, чем то, что вы не слушаете. Недостаточно иметь несколько дисков Radiohead в вашей коллекции, очень важно, чтобы у вас не было дисков Селин Дион, Мэрайи Керри или Бон Джови. Что касается изобразительного искусства, то одобряется владение несколькими со вкусом выполненными репродукциями, но недопустимо иметь то, имеет отношение к массовой культуре. Собаки, играющие в покер, совершенно неприемлемы.

Поскольку эстетические предпочтения основаны на проведении различий, они в огромной мере служат знаком положения в статусной иерархии. Наличие вкуса означает не только восхищение тем, что считается прекрасным, но также и презрение к тому, что является безвкусным (а также, стало быть, и к тем людям, которые не способны делать такие различия). Наличие хорошего вкуса передает ощущение почти неоспоримого превосходства над другими людьми.

Это основная причина, по которой людям из разных социальных классов трудно находить общий язык. Они не в силах выносить вкусы друг друга. Иными словами, люди, находящиеся на вершине социальной иерархии, открыто презирают все, что нравится людям, стоящим ниже (кино, виды спорта, телевизионные шоу, музыка и т. д.). «Эстетическая нетерпимость, — напоминает нам Бурдье, — может быть очень яростной. Неприятие различных образов жизни — это, вероятно, один из самых крепких барьеров между классами; классовая эндогамия — свидетельство этому».

В тех случаях, когда представители высших социальных классов все-таки употребляют «низкие» в эстетическом смысле товары, важно то, что они делают это с иронией. Пусть все знают: они понимают, что эти товары безвкусны. В этом — суть китча. Такое ироническое дистанцирование от низов позволяет пользоваться товарами низшего уровня, в то же время избегая позора, связанного с их выбором. Ироническое дистанцирование позволяет сделать так, чтобы их не перепутали с невеждами, которым нравятся картинки с изображением красоток, столы из клееной фанеры и песни Тома Джонса. Потребитель китча, обычно посредством гиперболического стиля, показывает всем, что он «шутит», и таким образом сохраняет чувство превосходства, которое возносит или «эстетизирует» потребляемые им товары.

Поскольку вкусы основаны на проведении различий, ясно, что не каждый может иметь хороший вкус. Это концептуальная невозможность (подобно тому, как не все студенты могут иметь хорошие оценки). Через художественные галереи и субсидии продюсерам современные правительства вложили существенные ресурсы в эстетическое образование широких масс. Однако повысило ли это уровень вкуса публики? Конечно, нет. Когда художественный стиль становится популярным (как произошло с произведениями «Группы семерых» в Канаде или Сальвадора Дали в США), он просто понижается в эстетических канонах. Именно благодаря популярности этих стилей понимание их достоинств больше не служит знаком социального отличия. Таким образом «хороший вкус» движется в сторону менее доступных, менее знакомых массам стилей.

Другими словами, хороший вкус — это позиционное благо. Один человек может иметь его только в том случае, если многие другие не будут его иметь. Это как принадлежность к элитному яхт-клубу, хождение пешком на работу, расположенную в центре города, или походы по неизведанным уголкам планеты. Во всем этом просматривается логика конкуренции. Таким образом, любой потребитель, покупающий некий объект для выражения своего стиля или вкуса, неизбежно участвует в конкурентном потреблении.

Если товары служат средством проведения различий, это значит, что их ценность, по крайней мере отчасти, определяется их эксклюзивностью. Поскольку не все имеют такие товары, то обладание ими дает владельцам возможность ощущать себя членами избранного клуба (сообщества тех, кто понимает) и дистанцирует от масс (тех, кто несведущ). Таким образом, конформизм и проведение различий всегда идут рука об руку — человек послушно следует установкам эксклюзивного клуба, чтобы отличаться от черни. К сожалению, критики массового общества интерпретировали ситуацию совершенно неверно. Ведь процессом потребления движет не желание подчиняться и соответствовать, а скорее желание занимать особое положение. Ценность товара проистекает от чувства превосходства, связанного с членством в клубе, а также признания со стороны других его членов. Однако когда о товаре расходится молва и его начинают покупать все больше людей, признак отличия, которым он служил, начинает постепенно размываться. Посему всеобщая погоня за особым положением обречена на провал — все стараются получить то, что все иметь не могут.