Цена посвящения: Время Зверя - Олег Маркеев

— Сколько? — с той же интонацией повторил Яков Борисович.

Глеб изогнул бровь.

— Разве мой процент за это время уменьшился? Речь идет именно о нем, а не о продаже какой-то фирмы. Юрист впишет то название, которое я назову. А я скажу то, что услышу от вас.

После минутной паузы внутри у Якова Борисовича забулькало. Улыбка треснула, и наружу вырвался крякающий хохоток.

— Насмешил, Глебушка! Уважил старика. — Яков Борисович вытер заслезившиеся глаза. — Давно таких хохмочек со мной не травили. Это называется гарантия платежа, да?

— Я же предупреждал, Яков Борисович, со мной не соскучишься, — в тон ему ответил Лобов.

— НАлом? — мимоходом спросил Яков Борисович.

— Не соблазняйте! Лисовский работал с налом, таскал коробками. И где сейчас Лисовский?

— На выборах все таскали, — пробурчал Яков Борисович, выдвигая ящик стола.

— Ага, — кивнул Глеб. — А за хвост подвесили одного Лису.

Яков Борисович положил перед собой чековую книжку, снял колпачок с ручки. Полюбовался на золотую искорку на острие пера. Скорбно вздохнул. И принялся старательно выводить строчки на чеке.

— Нет зрелища более душераздирающего, чем вид иудея, расстающегося с деньгами, — прокомментировал Глеб.

Яков Борисович добродушно усмехнулся.

— Тебе не идет, Глебушка. Для антисемита ты слишком умен.

Он оторвал листок. Подумав, заполнил еще один.

Толкнул оба листка по столу к Глебу.

— Твой процент плюс премия за срочность.

Глеб накрыл ладонью чеки.

— С вами приятно работать, Яков Борисович.

Яков Борисович пожевал губами и изрек:

— Твои услуги стоят слишком дорого, Глебушка. Но они того стоят!

Глеб невольно посмотрел на портрет основателя династии. Показалось, старик чуть прищурил морщинистое веко. В черном, как свежая маслина, глазу теплилась лукавая искорка.

— Святые слова!

Глеб встал. Тщательно загасил сигарету в малахитовой пепельнице. Протянул через стол руку.

Рукопожатие паучьих пальцев Якова Борисовича удовольствия не доставило. Но Глеб привык не обращать внимания на мелкие недостатки окружающих. Иначе умом тронуться недолго.

Через полчаса, покружив по переулкам, он неторопливой походкой подошел к особняку с милицейской будкой у ворот. Из-за монолитного забора торчал флагшток с мокрым цветастым флагом.

Глеб вошел в посольство, предъявил паспорт охраннику. Араб с показательным рвением изучил фото, полистал паспорт. Сделал запись в книге посетителей. Только после этого гостеприимно улыбнулся.

— Прошу, господин Лобов, — на хорошем русском произнес он. — Господин советник ждет вас.

Лобов кивнул в ответ и пошел хорошо знакомой дорогой по коридору.

Постучал в приоткрытую нужную дверь, потянул за ручку.

Из-за двери выскользнул гибкий в теле, подтянутый парень. Выдав вежливую улыбку, скользнул по Лобову профессиональным сканирующим взглядом. Пробормотав извинение, отступил в сторону, открывая проход.

— Салям, Глеб! — раздался из глубины кабинета зычный голос.

Глеб переступил через порог, плотно прикрыл за собой дверь.

— Салям, Мустафа.

Мустафа, советник по культуре с выправкой кадрового военного, уже выскочил из-за стола. Шел навстречу, заранее вытянув руки, сложенные лодочкой. Черные глаза сияли неподдельной радостью, такого же антрацитового цвета усы топорщились над задранной верхней губой, открывавшей плотный ряд фарфоровых зубов.

Последовала церемония приветствия с долгими объятиями и крепкими хлопками по спинам. Колючие усы дважды прошуршали по щеке Глеба. Сквозь жесткий ворс влажно и горячо проступали губы. Но Глеб не придал этому особенного значения. Просто рад человек, без всяких намеков. В голове, правда, мелькнула мыслишка, что кто-то типа Бори Моисеева в объятиях Мустафы уже давно бы скулил щенком. В посольстве Мустафа числился советником по культуре, но внешностью и хваткой больше походил на офицера коммандос, которым, наверняка, и был.

Мустафа подвел Глеба к мягкому креслу, помог усесться. Удостоверился, что гостю удобно, лишь после этого сел напротив.

Перегнулся через подлокотник, нажал кнопку на селекторе, бросил короткую команду.

Через секунду вошел тот же молодой человек с подносом в руках. Кабинет сразу же наполнился ароматом кофе.

Оставив поднос с чашками и вазочкой со сладостями на столе, молодой человек, приняв немую команду командира, исполнил поворот кругом и испарился.

— Какой у него разряд по стрельбе? — с улыбкой поинтересовался Глеб.

— У нас нет разрядов, Глеб. Или попадаешь — или ты мертв, — серьезно ответил Мустафа. И тут же громко захохотал собственной шутке, закинув назад голову.

Глеб шлепнул его по твердому колену, засмеялся, постарался, чтобы смех звучал естественно.

— Как жизнь, дорогой? — с вежливым интересом спросил Мустафа.

В начале их дружбы, узнав, что Глеб — сирота, Мустафа закомплексовал. Большую часть арабского политеса пришлось отбросить. А как подойти к деловой части беседы, не расспросив подробно о здоровье всей родни поименно, он не знал. С грехом пополам выработал новую формулу: «Как жизнь?». Звучало в его устах гораздо слаще, чем английский сухарь «Хау а ю?». И в глазах светился неподдельный интерес. Правда, однажды в сердцах, после шестой рюмки арака, выпалил: «Да женился бы ты, Глеб! Всем было бы легче».

— Живу скромно, по доходам. Но интересно, согласно уровню развития, — ответил Глеб.

Мустафа шутку оценил, по-кошачьи ощерил усы, блеснув улыбкой.

— А твоему отцу уже сделали операцию? — в свою очередь поинтересовался Глеб.

— Хвала Аллаху, все прошло удачно. — Мустафа был явно польщен внимательностью гостя. — Пришлось свозить его в Германию. Еле уговорил.

— У Федорова сделали бы дешевле, — вставил Глеб, закругляя обязательную процедуру.

Мустафа погладил усы.

— Деньги… Кто же экономит на здоровье родных? — произнес он, глазами давая понять, что намек понят.

— Прекрасно сказано, Мустафа.

Глеб достал из портмоне два чека. Положил на угол стола первый так, чтобы была видна сумма. Мустафа стрельнул глазами по строчкам, вопросительно посмотрел на Глеба.

— У меня нет родни, как ты знаешь. Но Бог не обидел меня близкими людьми. Это не совсем то, но лучше, чем ничего. И ты знаешь, что иногда дружба сильнее уз крови. — Глеб понизил голос. — То же самое. На указанную сумму.

Мустафа облизнул пунцово-красные губы.

— Очень много. Столько нет. В Москве, — едва слышно прошептал он. — Придется подождать. Недельку.

Глеб покачал головой.

— Мне нужно все и сразу. Твой процент.

Глеб накрыл чек другим, «премиальным». Отчетливым почерком Якова Борисовича на нем было написано «сто пятьдесят тысяч». На английском. Но Мустафе, конечно же, перевод не требовался.

Мустафа еще раз прошелся розовым языком по губам. Отвел глаза от чеков. Потом, словно тянуло магнитом, вновь уставился на них. Вздохнул.

— Кофе стынет, дорогой. — Он передал Глебу чашечку на расписном блюдце.

Освободившейся рукой смел чеки со стола так ловко, что Глеб даже цокнул языком от восхищения.

— А? — не понял его Мустафа.

— Аромат! — Глеб провел носом над чашечкой. Сделал маленький глоток. Смакуя, закрыл глаза. — Брошу все и уеду к вам жить. К жаре привыкну, жену заведу. Потом еще пару. Старость надо встречать там, где дети умеют заботиться о своих стариках.

— Золотые слова, дорогой. Как ты хорошо сказал! — Мустафа покачал головой. — Даже тут заныло.

Он похлопал себя по левой грудине. Точно по карману, в котором уютно устроились чеки.

А Глеб уже открыл глаза. Взгляд сделался пристальным, требовательным.

Мустафа пригубил кофе, подцепил пальцами дольку рахат-лукума. Сунул в рот, облизнул припорошенные белым губы.

— Товар в Рязани. Отдаю на условиях «франко-склад». Подходит? — причмокиваниями гася звуки, скороговоркой произнес он.

— По-русски это называется «самовывоз», Мустафа, — поправил его Глеб.

— Ай, даже запоминать не стану, — шутливо отмахнулся Мустафа. — Если привыкну ботать по вашей фене, потеряю квалификацию. Нигде в мире на работу не устроюсь.

— Через десяток лет весь деловой мир перейдет с английского на нашу феню, поверь мне. — Глеб остался серьезным. — Триста миллиардов «русских» долларов на зарубежных счетах! За такие бабки мы заставим их перед открытием сессии на Нью-Йоркской бирже стоять «смирно» и хором петь «Интернационал».

— Лучше уж гимн СССР, — вставил Мустафа, блеснув глазом.

— Непринципиально. Но петь будут, как молодые на присяге.

Мустафа потянулся к рабочему столу. Пошарил между папками. Повернулся, положил на колено тонкую бумажку размером с визитку. Написал на ней телефон и имя.