Приключения Аввакума Захова - Андрей Гуляшки

Вот какие заботы одолевали деда Реджепа.

Но сама Фатме и не думала тужить. Ее веселый, жизнерадостный смех разносился по двору; глаза сияли, а бусы так и прыгали на ее девичьей груди.

Должен сказать, что я с усердием выполнял свои обязанности. Вылечив овец, научив крестьян по-новому сушить сено и показав им другие полезные приемы, я начал бродить по пастбищам, чтобы на месте изучить выпасы и нагул коров на подножном корму. Это тоже входило в мои обязанности. Поэтому я часто встречался с Фатме, и мы с ней подолгу беседовали. Собственно, говорили мы мало, потому что она больше смеялась, без толку гонялась за коровами и, как ласточка, кружилась вокруг меня. Если бы я не сознавал, что мне, как ветеринарному врачу, следует держаться солидно, я бы пустился за ней вдогонку, и нам обоим было бы весело.

Однажды вскоре после полудня я отправился вверх по течению видловской речки, которая вытекала из глубокого, заросшего папоротником оврага. и разливалась как раз по тому лугу, на котором паслись кооперативные коровы. Фатме куда-то запропала, а с коровами остался какой-то курносый мальчонка.

Было душно, в знойном воздухе жужжали пчелы, порхали бабочки, а в тихой ложбине веяло прохладой, пахло тысячелистником и полынью.

Кругом ни души — лишь тихий шепот ручья да шорох камешков под ногами нарушали сонную тишину.

Не прошел я и десяти шагов, как у меня вдруг перехватило дыхание, руки и ноги одерсненели. За поворотом, где расступались заросли папо-рожика, всего в нескольких метрах от меня открылась такая картина, что я просто остолбенел и не знал, куда деться: среди небольшой заводи стояла Фагме. Она черпала горстями воду, выплескивала ее на грудь и жмурилась от удовольствия. На камнях валялись небрежно сброшенные сукман и белая рубашка.

…Не могу сказать, сколько времени длилось мое оцепенение — минуту или час. Очевидно, не больше минуты. Фатме заметила меня и тоже смутилась. Но она куда быстрее пришла в себя и, приложив мокрый палец к губам, другой рукой стала энергично махать мне. Мне было не ясно, что она хотела сказать этим жестом, настолько он был неопределен, и я истолковал его по-своему: повернулся и помчался прочь, да так, словно за мной гнался, щелкая зубами, матерый волк. Я чувствовал себя очень виноватым перед Фатме.

Вечером, когда мы сели ужинать, я просто не смел взглянуть ей в глаза. Но она держалась спокойно и непринужденно, как будто ничего не произошло, что-то спросила меня про сап и дважды подливала мне в миску огненной, люто перченной картофельной похлебки. Дед Реджеп все время охал: весна выдалась влажная, трава вымахала по колено, а косить некому. Он вздыхал, крутил усы. Что и говорить — у председателя забот полон рот. Еще не опомнившись от послеобеденного происшесгвия, я молча глотал похлебку и думал: до чего же не похожи эти люди на своих тезок из некоторых литературных произведений!

Ночью я спал плохо. Белое видение стояло перед глазами, по его шее и груди стекали капли воды. Вокруг тень, прохлада, а я как в огне… Скрипели доски топчана, шелестела солома, и сон бежал от меня.

Однако на заре, когда снова послышался знакомый топот босых ног, я вдруг почувствовал прилив бодрости. Наскоро одевшись, я вышел во двор, чтобы полюбоваться ясным солнечным восходом. Фатме приветливо улыбнулась и показала глазами на пустые ведра. Я побежал к роднику и, пока наполнял ведра, успел облиться почти до колен. Она смотрела на меня, весело и звонко смеялась, а бусы задорно прыгали на ее груди. Как прекрасно было то розовое утро!

Когда подошла пора выгонять коров, Фатме равнодушно бросила мне через плечо.

— Придешь в полдень на луг?

Я почувствовал на щеках жар, хотя солнце еще не показалось из-за гор. Вопрос девушки был самый бесхитростный: в том, чтобы прогуляться по лугу, ведь не было ничего особенного? А мне почему-то стало жарко. Я даже не смог выговорить «да», а лишь кивнул головой.

Потом я пошел в конюшню посмотреть жеребца деда Реджепа. Прихватил ведро и скребницу и с таким рвением принялся за конский туалет, будто готовился к выставке республиканского масштаба.

Незаметно летело время. Когда же солнце поднялось к зениту, я стал собирать вещи. Впрочем, весь мой багаж состоял из сумки с лекарствами и инструментами и заплечного мешка. Выйдя из деревни, я зашагал не к лугу, а по дороге в Триград.

Было душно, жужжали пчелы, пахло нагретой травой и цветущей бузиной. Я шел, постукивая палкой по земле, любовался голубыми далями, на душе у меня было так весело и спокойно, что я даже стал что-то насвистывать.

3

Однажды вечером, вернувшись домой, я застал своего хозяина дядюшку Стефана за разговором с каким-то странным человеком. Дядя Стефан сидел посреди двора на колоде и строгал ножиком щепку, а незнакомец стоял рядом, посасывая короткую глиняную трубочку и выпуская изо рта густые клубы едкого дыма. Долговязый и сухой, как жердь, чуть сутулый в плечах, косматый и небритый, с отвисшими пожелтевшими усами, он был одет в домотканые шаровары, подпоясанные широким красным поясом, и деревенскую куртку, а голову повязал куском холста. И шаровары и куртка были сплошь в заплатах.

Как только я вошел во двор, он уставился на меня своими большими темными глазами; оглядев с головы до ног, он покачал головой. Мне показалось, что усы у него чуть шевельнулись в легкой, слегка грубоватой, добродушной улыбке.

— Так этот паренек и есть доктор? — спросил он. Дядюшка Стефан молча кивнул головой.

— А я-то думал, что наш ветеринар с бородой до пояса, а он вишь какой: тоненький и беленький, как барышня! — рассмеялся незнакомец, бесцеремонно зацокав языком.

Почесав косматый затылок, он поднял с земли корзиночку, разгреб зеленевшие сверху листья и попросил взглянуть. В корзинке лежало несколько крупных форелей.

— Это для доктора, — сказал он и благосклонно похлопал меня по плечу.

Я вынул деньги, чтобы рассчитаться с ним, но он лишь махнул пренебрежительно рукой.

— В другой раз! Шевельнул усами и ушел.

Я спросил дядюшку Стефана:

— Кто этот чудак?

Дядюшка Стефан спрятал ножик, швырнул щепку на землю и молчал, словно не знал, что ответить.

— Это Ракип Колибаров, — наконец промолвил он и нахмурился. — Живет на краю деревни, у дороги на Кестен. Лучше всего не иметь с ним дела, вот и все. — И снова замолчал.

Прошла неделя или две. Ракип повадился носить мне рыбу, но денег брал мало, лишь бы не обидеть меня. Чудак, да и только! А ведь другого такого искусного рыбака, говорят, не было во всей округе.

В последний день июня я получил заказное письмо на официальном бланке и с гербовой печатью. Меня на два месяца откомандировывали в Софию прослушать цикл лекций о последних новинках ветеринарной науки, а заодно ближе познакомиться с различными видами новых лекарств. Ну и скука! Я не на шутку расстроился. Ведь я совсем уж было собрался заглянуть в Видлу, чувствуя, что там нуждаются в моей помощи, да и прогулка по чудесным видловским лугам обещала быть приятной.

Но даже не будь на свете ни видловских лугов, ни деда Реджепа, ни Фатме, все равно мне не хотелось бы уезжать отсюда. Почему? Словами трудно выразить те чувства, которые охватывают тебя, когда встанешь еще до того, как порозовеют горные хребты на востоке, когда слышишь скрип телег на пыльных дорогах, звяканье ведер на коромыслах, видишь пышногрудых девах и молодиц, идущих за водой, чувствуешь приятное пощипывание в носу от запаха проходящего стада. Как хорошо, взвалив на плечи свою сумку, отправиться по фермам и овчарням, отвечать бодрым «здравствуй!» чабанам и дояркам, которые застенчиво встречают тебя теплыми, приветливыми взглядами. Кто знает… Вот почему, откровенно говоря, это письмо на официальном бланке со строгой печатью даже расстроило меня. Одно лишь утешало меня — в Софии я встречусь с Аввакумом.

Я снял номер в гостинице «Болгария». Будь на моем месте иной ветеринарный врач, пусть тоже участкового масштаба, он устроился бы в гостинице поскромнее. Но я решил остановиться непременно в «Болгарии». Невелика беда, если все суточные уйдут на оплату номера! Черт с ними, с деньгами — у меня их более чем достаточно: в Триграде при всем желании их негде тратить.

Мне отвели номер на третьем этаже — маленькую продолговатую комнатку с окном, выходящим на глухую стену. Выглядела она довольно мрачно, но зато здесь была ванная с душем, стеклянной полочкой и большим зеркалом. И удобно, и красиво. В свободное время можно спуститься в холл и посидеть в кресле среди персидских ковров и вазонов с экзотическими цветами. Но больше всего мне понравилась лестница. Только ради нее стоило платить бешеные деньги за мою каморку. Плотная плюшевая дорожка устилала ступеньки, и шагов совсем не было слышно. Ходишь как во сне. Я поднимался и спускался только по лестнице; лифт не привлекал моего внимания.