Подпольная Россия - Сергей Степняк-Кравчинский

В 1881-1883 годах эти "либералы" как класс были во всех своих подразделениях возбуждены революционным движением в небывалых размерах, и их симпатии революции уступали лишь энтузиазму студенчества. Наиболее крайние, несомненно, входили в состав той невидимой армии, на поддержку которой могло рассчитывать восстание.

IV

Но почему же Исполнительный комитет не дал этим силам случая проявиться? Почему он не поднес горящей головни к им же заготовленным горючим матерьялам?

Не помню, кто из военных писателей, чуть ли не сам Наполеон, сказал, что хороший полководец должен быть, безусловно, лишен воображения, потому что оно ежеминутно сбивало бы его с толку; взамен этого он должен обладать сухой, точной, математической догадливостью, которая делала бы его всевидящим. Это сочетание качеств очень редко в человеческом мозгу: поэтому-то так мало великих полководцев. Еще труднее встретить его в революционных вождях, потому что самое участие в революции предполагает присутствие увлечения, энтузиазма, веры - качеств, органически связанных с развитием воображения.

Исполнительный комитет не воспользовался теми силами, которые были у него под руками, и, несомненно, обнаружил много воображения при смете сил, на которые он рассчитывал.

Пренебрегши городскими рабочими под влиянием остатков "народничества", сидевшего в партии гораздо крепче социализма, и "либералами" под влиянием западнических предрассудков, "Народная воля" осталась без надлежащей точки опоры на твердой почве.

Правда, Исполнительный комитет выступает как представитель народа, крестьянства, и действует его именем и во имя его интересов. Теоретически он был прав.

Но какую практическую поддержку могло дать крестьянство революции, направленной прежде всего против политического деспотизма, против царя? Русское да и всякое крестьянство к политике индифферентно, и монархизм свойствен деревенским массам всех наций, как поклонение идолам свойственно первобытным народам. Крестьянство - огромная стихийная сила, которой принадлежит будущее. Но стихийные причины недовольства в описываемую эпоху не успели еще произвести своего действия. Не произвели они его даже и теперь. А к идейной пропаганде крестьянство осталось глухо. Все революционное движение прошло мимо него, поверх его голов. "Народная воля" это сознавала и рассчитывала в сущности не на какую-нибудь поддержку крестьянства до или во время революции, а на его санкцию революции уже совершившейся. Совершить же революцию народовольцы предполагали, так сказать, на собственный счет при помощи тех сил, которые будут ими сорганизованы, признают их программу, подчинятся верховенству их Исполнительного комитета.

Вера в безграничную силу и расширяемость революционной организации заменила собою все.

Тут-то и возникла своеобразная идея народовольческой революции: государственный заговор, захват власти, учреждение временного правительства, созвание всенародного земского собора и затем передача временным революционным правительством власти земскому собору.

Этим обещанием сложить с себя революционную диктатуру, лишь только будет обеспечен законный порядок, народовольцы хотели успокоить общество, показав ему, что революционеры хотят служить народу, а не повелевать им; хотят развязать руки всем желающим работать на пользу народа, а не заменить самодержавную палку революционной. Что эти заявления были вполне искренни, в этом не может быть сомнения.

Когда они появились в другой форме - в письме к Александру III, - вся оппозиционная часть общества, "либералы", третируемые так свысока народовольцами, поверили им, потому что не было основания не верить. Письмо было предложением мирных условий, которые обе стороны могли добросовестно принять и соблюсти. "Дайте нам законный порядок, и мы будем действовать законными средствами", - говорили революционеры. Это было и разумно и естественно. И Александр III мог, если бы захотел, установить законный порядок тем путем, о каком говорилось в письме, потому что другого нет.

Но что возможно и естественно для правительства, установившегося и признанного массой, то было сущей фантазией в применении к революции. При всем желании общество не могло поверить народовольческой программе.

Ведь для того, чтобы прочно засесть в Петербурге и просидеть там два-три месяца, мирно наблюдая за правильностью выборов, Исполнительный комитет должен был бы "спропагандировать" и привлечь на свою сторону по меньшей мере сто или двести тысяч лучшего войска, которое стало бы под революционное знамя по первому звуку труб и оставалось верно ему без всяких дальнейших хлопот и усилий, "по долгу присяги", как обыкновенные солдаты.

Таких нелепых надежд Исполнительный комитет, очевидно, не мог питать.

Ошибка его заключалась в том, что он рассчитывал поднять Россию, или по крайней мере значительную ее часть, во имя отвлеченного конституционного принципа, который народной массе непонятен и неинтересен; во имя надежды на будущий земский собор, который величина совершенно неизвестная; во имя доверия к себе и своему бескорыстию и благородству.

Приобретя, и совершенно законно, безусловный авторитет у себя дома, в тесной революционной семье, Исполнительный комитет совершенно упустил из виду, что никакая подпольная организация, состоящая по самому существу из людей, стране абсолютно неизвестных, не может претендовать на доверие сколько-нибудь значительной массы своих сограждан.

С несколькими батальонами, вооруженными динамитными бомбами, можно прогнать дворцовый караул и овладеть дворцом. Нескольких сотен людей достаточно, чтобы овладеть главными правительственными учреждениями. Но захватить кипу министерских бланков еще не значит стать временным правительством. Власть или некоторое подобие ее могут иметь только люди, известные своей общественной деятельностью, имена которых действовали бы на умы, внушили доверие к силе и серьезности восстания.

Всякий класс имеет и теперь уже своих неофициальных представителей. Исполнительный комитет привлек Ашенбреннера, Похитонова. Но ни тот, ни другой не были представителями армии. Скобелев был таким представителем, но, согласись он примкнуть к восстанию, львиная доля власти принадлежала бы ему, а не Исполнительному комитету. Только при участии людей с такими или хоть подобными именами в земстве и городском управлении может быть составлено нечто заслуживающее названия "Временного правительства". Решатся ли такие люди слить свою судьбу с шаткой судьбой революции - вопрос, на который ответит будущее. Мы думаем, что найдутся такие, которые решатся. Это будет зависеть в значительной степени от предварительных отношений между обеими партиями. Во всяком случае, привлечь таких людей вожди восстания могут не обещаниями вести себя смирно и никакого дебоша не делать, а, напротив, производя как можно больший дебош, который сделал бы их силою.

Никакая революция не шла да и не могла идти тем сонным, регламентарным способом, какой был начертан "Народной волей".

Выборы могут быть венцом здания торжествующего восстания. Они могут наступить "на другой день" (или, скажем, месяц) после революции. Самой же революции будет не до выборов, потому что все ее силы и нервы будут напряжены в борьбе на жизнь и на смерть с ее противниками. Единственная забота и цель восстания - продержаться, усилиться и распространиться. А сделать это можно, лишь совершая на деле все то, за что масса людей может ухватиться и что она будет защищать.

Земельный вопрос - вполне назревший и самый жгучий из наших вопросов, во имя которого только и может подняться крестьянство. Этот могучий рычаг неминуемо должен быть пущен во всю свою силу, разом, повсюду, где есть возможность, и не одними декретами, а путем прямого революционного примера и призыва брать то, что принадлежит народу по праву. Только таким образом можно закрепить революцию и парализовать темную силу реакции.

За социализм у нас рабочий класс не ухватится, подпольная пропаганда не может сделать того, что лишь отчасти достигнуто в свободных странах десятками лет широкой агитации при тысячах искусных и даровитых работников. Пока у нас большинство фабричных рабочих - пришлые крестьяне-земледельцы, которые тянут к деревне, призыв к экспроприации фабрик может иметь самые плачевные последствия.

Но, если бы в том или другом месте вследствие особого искусства пропагандистов и счастливого для них стечения обстоятельств такой призыв мог иметь шансы на успех, он должен быть сделан, что бы из него ни вышло. В борьбе все приносится в жертву шансам победы. А там, по замирении, земский собор пусть "для уравнения со сверстниками" вознаграждает владельцев, как это делает государство в случае военных реквизиций.

Что касается правительственных заводов - патронных, оружейных, литейных и иных, которые имеют постоянный состав рабочих и теперь уже эксплуатируются на общественных началах, только с казенными, а не выборными распорядителями, - то передача их рабочим на артельных началах едва ли встретит затруднения, и революция не может пренебречь таким действительным средством привлечь их всей массой на свою сторону.