В стальных грозах - Эрнст Юнгер

Для него это была только отсрочка, потому что и он через несколько месяцев остался лежать на поле битвы под Лангемарком. И у него воля опережала телесные возможности; он был и близорук, и туговат на ухо, и, как вскоре выяснилось, его нужно было сначала поворачивать лицом к противнику, чтобы дать возможность пострелять.

Слабые здоровьем люди всегда более сердечны, чем трусоватые здоровяки, и за несколько недель, проведенных на позиции, это проявлялось неоднократно.

Если эту часть фронта и можно было считать относительно спокойной, то мощные огневые удары, которые вдруг сыпались на окопы, недвусмысленно говорили о том, что артиллерия не дремала. К тому же англичанам нельзя было отказать в любопытстве: не проходило и недели, чтобы их разведывательные подразделения то хитростью, то силой не пытались подглядеть, что делается у нас. Ходили разные слухи о некоей великой «сверхмощной войне техники», которая по весне готовила нам совсем другие сюрпризы, чем те, что стали привычными после битвы на Сомме. Чтобы смягчить первую силу удара, мы провели обширную очистку территории. Вот некоторые события того времени.

1 марта 1917 года. После обеда благодаря ясной погоде огонь сильно оживился. Особенно старалась тяжелая батарея, под наблюдением аэростата совершенно сровняв с землей участок моего третьего взвода. Чтобы дополнить свою позиционную карту, я во второй половине дня пошлепал туда по затопленному до краев «безымянному окопу». По дороге я видел, как на землю опускалось огромное, желтое солнце, влача за собой длинное, черное облако дыма. Немецкий летчик задел злосчастный аэростат, и тот мгновенно загорелся. Преследуемый яростным огнем наземной обороны, резко петляя, летчик благополучно улизнул.

Вечером ко мне зашел ефрейтор Шнау и доложил, что под блиндажом его отряда вот уже четыре дня идет какое-то постукивание. Я передал о своем наблюдении дальше и получил донесение саперной команды, которая, применив подслушивающее устройство, не нашла ничего подозрительного. Позднее мы узнали, что вся позиция была заминирована.

5 марта рано поутру к нашему окопу подошел отряд и начал перерезать колючую проволоку. По сигналу часового прибежали лейтенант Айзен и еще несколько человек и швырнули гранаты, после чего налетчики бросились бежать, оставив двоих на земле. Один из них, молодой лейтенант, умер сразу; другой, сержант, был тяжело ранен в руку и в ногу. Из бумаг офицера явствовало, что его звали Стоукс и что он был приписан к Образцовому Второму стрелковому полку Великобритании. Одет он был очень тщательно, и черты его лица, сведенного смертной судорогой, выражали ум и энергию. В его записной книжке я не без умиления обнаружил уйму адресов лондонских девушек. Мы похоронили его позади нашего окопа и поставили на могиле простой крест, на котором я сапожными гвоздями выбил его имя. Это событие послужило мне уроком, что не всякая вылазка заканчивается так благополучно, как мои предыдущие.

На следующее утро англичане отрядом в пятьдесят человек, после короткой артиллерийской подготовки, захватили участок соседней роты, которой командовал лейтенант Райнхардт. Захватчики подкрались к проволоке и – после того как один из них начищенной до блеска бляхой, прикрепленной к обшлагу, подал световой сигнал для английских пулеметов, заставляя их замолчать, – с остатками гранат бросились к нашему окопу. Лица у всех были вымазаны сажей, чтобы как можно меньше выделяться в темноте.

Наши люди встретили их столь умело, что только одному из них удалось проникнуть в окоп. Он тут же прорвался ко второй линии, где и был, отвергнув предложение сдаться, расстрелян. Преодолеть проволоку удалось только двоим: одному лейтенанту и одному сержанту. Лейтенанта, несмотря на броню под мундиром, уложили на месте, так как пистолетная пуля, пущенная Райнхардтом с близкого расстояния, вогнала весь этот броневой щит ему в тело. Сержанту осколком гранаты почти оторвало обе ноги, но, невзирая на это, он со стоическим спокойствием стискивал зубами трубку, пока не умер. И здесь, как и всюду, где мы сталкивались с англичанами, нам было отрадно видеть столь безупречное мужество.

После столь успешного начала, в ожидании обеда, я прохаживался по окопу и на одном из постов увидел лейтенанта Пфаффендорфа, который через стереотрубу руководил стрельбой своих минометов. Подойдя к нему, я тотчас увидел англичанина, шедшего по укрытию за третьей вражеской позицией и своей униформой цвета хаки с коричневым отливом резко выделявшегося на фоне горизонта. Я выхватил у ближайшего часового винтовку, поставил шестисотый визир, прицелился, наведя на голову, и спустил курок. Англичанин сделал еще три шага, потом упал навзничь, словно у него из-под туловища выдернули ноги, взмахнул несколько раз руками и скатился в воронку, из которой еще долго виднелся его коричневый рукав.

9 мая англичане снова утрамбовали наш участок по всем правилам стрелкового искусства. Уже рано утром я был разбужен сильной огневой атакой и, схватив пистолет, в сонном дурмане выскочил наружу. Отдернув брезент у входа в штольню, я увидел, что было еще совсем темно. Яркие вспышки снарядов и со свистом летевшая грязь тотчас согнали с меня сон. Я помчался по окопу, не встретив ни единой живой души, пока не наткнулся на лестницу, ведущую в штольню, к которой притулился бесхозный отряд бойцов, жавшихся друг к другу, как курицы во время дождя. В этих случаях отличное действие оказывает прусская взбучка: разгоняя дрянь малодушия в других, она разгоняет ее и в тебе самом. Я взял ребят с собой, мобилизовав тем самым окоп. Где-то, к моей радости, раздавался писклявый голос маленького Хамброка, который действовал подобным же образом.

Когда огонь стих, я в подавленном состоянии духа отправился в свою штольню, где мое дурное настроение было подогрето телефонным звонком из командного пункта.

– Черт побери, что у вас там происходит? Почему не снимаете трубку?

Телефон – превосходная вещь, но главным в бою является все-таки сам бой.

После завтрака обстрел возобновился. На этот раз англичанин сыпал на позицию удары медленно, но планомерно. Это, наконец, надоело; по подземному переходу я отправился в гости к маленькому Хамброку, поглядел, есть ли у него что выпить, и сел с ним играть в двадцать одно. Иногда игра прерывалась страшным грохотом, комья земли летели через дверь и печную трубу. Горловина штольни была взорвана, обшивка раздавлена, как спичечный коробок. Временами по шахте распространялся едкий запах горького миндаля, – неужто парни стреляли синильной кислотой? Вот тебе и на! Один раз я вынужден был удалиться; так как без конца мешали тяжелые снаряды, пришлось делать еще четыре захода. Следом к нам ворвался паренек и сообщил, будто бы отхожее место прямым попаданием разнесено в щепки; это побудило Хамброка к уважительному замечанию о моей везучести. На что я ответил: «Задержись я там, у меня было бы теперь не меньше веснушек, чем у Вас».