Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов) - Шоу Ирвин

Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери. Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.

-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.

-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.

"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."

Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".

"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,-под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура -- сто десять миллионов людей. Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную динамику!"

-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят. Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1. Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов -выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои -не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?

-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.

-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это! Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель, прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".

Мэкс улыбнулся.

-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.

-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу: "Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".

-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее видишь.

-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?

Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь, Кен Джон?".

-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,-сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.

-- Обозвали нас жидовскими ублюдками,-- добавил Мэкс,-- и швыряли в нас камни. Мы подумали,-- может, взять тебя и всем вместе вернуться...

-- Все лето в округе бродят банды,-- откликнулся Томас,-- мешают честным людям отдыхать.-- Он взял в руки вилы, вторые протянул Мэксу. У него были крепкие руки фермера, и простые вилы в его руках вдруг превратились в грозное оружие. Сэм увидел бейсбольную биту, прислоненную к стене амбара; вооружился ею.

Назад пошли пешком. Мэкс все еще был ужасно бледен, и вид у него был какой-то странный: коротенький, лысый толстячок, здоровое, деревенское, с мягкими чертами лицо; тонкие пальцы пианиста казались такими нетвердыми и были совсем не к месту на древке вил. Он шел между Томасом и Сэмом, елозя ногами, когда попадал в колею. Сэм легко нес на плече свою ношу -бейсбольную биту.

-- Гарри Хейлмэн,-- сказал он.-- Эта бита подписана самим Гарри Хейлмэном. Он играл за Детройт. Был ведущим игроком команды несколько лет, в высшей лиге. Да, хорошая, увесистая бита, ничего не скажешь.-- И с видом знатока несколько раз перевернул ее перед глазами.-- Однажды мне удалось сделать пять ударов в одной игре.-- Сэм засмеялся, чувствуя сейчас себя значительно лучше, увереннее, потому что был на пути к конкретным, насильственным действиям.-- Надеюсь, что они не выбьют мне глаз.

Мэкс не засмеялся его ремарке -- увлеченно шел вперед с лицом сосредоточенным и сердитым.

-- Не напоминает ли тебе все это старые дни дуэлей в древнем Гейдельберге? -- Сэм старался немного отвлечь Мэкса, убрать выражение отчаяния с его лица.-- Честь на кончиках зубцов вил. Как, Мэкс?

-- Нет,-- ответил Мэкс,-- не напоминает.

Уже подходили к знакомому повороту на дороге.

-- Наверняка убегут, как только нас увидят,-- предположил Томас.-Можно немного погнаться за ними, кольнуть пару раз в задницу. Но соблюдайте осторожность -- вилами запросто можно отправить человека на тот свет.

-- Мэкс, слышишь? -- спросил Сэм.

-- Слышу,-- ответил тот.

Теперь он шел быстрее, обгоняя на два-три ярда своих высоких товарищей, а пыль клубилась у него под ступнями.

Эти четверо все еще сидели у подножия холма -- уже не на дороге, а на траве, на обочине. Увидели Мэкса, решительно вышагивавшего впереди, поднялись. Мэкс быстро шел к обидчикам, вытянув перед собой в напрягшихся руках вилы; румянец наконец вновь залил его бледное лицо, а на губах блуждала детская нежная улыбка. Теперь он уже не был похож на толстенького коротышку -- сорокалетнего музыканта.