Виток истории - Игорь Маркович Росоховатский

в наступление. Майя пыталась развеселить Магду, и это ей легко удавалось. Пожалуй, слишком легко…

Майя была довольна собой. Она подчеркнуто внимательно относилась ко мне, все время интересовалась моим мнением. Сначала просто играла перед ними в «примерных супругов», затем вошла в роль, увлеклась.

Магда смотрела на Кима с ласковым восхищением. А он хмурил брови, выдавая себя. Когда я перехватил его заговорщицкий взгляд, то начал понимать, какая сцена здесь разыгрывается. Хорошо, что Майя, кажется, еще не поняла.

И все же мне не хотелось уходить от этих детей. Мне было хорошо с ними. И Майе тоже. Она дала Магде кучу советов, которых сама в свое время не выполняла. А я наблюдал, как они изо всех сил пытаются скрыть радость от того, что им удалось развеселить нас, как она восхищается им, а он — ею. Я отбросил необоснованные подозрения, будто они сговорились с Юрой и Аллой. По всей видимости, они с ними не были и знакомы, а приход в один день — чистое совпадение. Странно, что их не очень искусная игра оказалась сильнее, чем расчет наших старых друзей.

По дороге домой Майя была необычно ласковой и задумчивой. Легкие тучки пробегали по ее лбу, туманили глаза. Она прижалась к моей руке, спросила:

— Ты не обижаешься на меня?

— Что с тобой, милая?

Она тяжело вздохнула:

— Мне снятся кошмары. Что-то чудится. Ничего не могу запомнить. Забываю…

— Что забываешь?

— Все. О тебе, о работе. Забываю самые элементарные сведения. Такое впечатление, как будто отказывает память.

Я почувствовал, как у меня холодеют руки и ноги от жуткой догадки. Ничего не мог ей сказать. Если мои подозрения подтвердятся, то ничем помочь нельзя…

Она смотрела на меня, ожидая утешения. Я сделал усилие над собой, пытаясь улыбнуться. Очевидно, получилась отвратительная гримаса, потому что Майя поспешно сказала:

— Не надо.

Мы шли молча, взявшись за руки. Я не мог защитить ее.

«Пусть то, о чем я думаю, окажется неправдой», — заклинал я, не в силах не думать об этом. Мы проходили мимо входа в парк, мимо памятника с горящими кристаллами.

— Иди домой. А я постою здесь, скоро приду, — сказала Майя, гладя мою руку. — Мне надо побыть одной.

Я поцеловал ее, прижал к себе и отпустил. Быстро пошел по тропинке. Я думал о силе человека и силе природы, о доброте человека и безразличии природы, о мудрости человека и слепой неотвратимости природы, о том, что лучи звезд оказываются острыми и ранят.

Внезапно прозвучал сигнал видеофона. Вызывали по первой оповещательной. Я нажал кнопку включения. Раздалось:

«Говорит «служба помощи». Слушайте все, находящиеся в квадрате М-272. У входа в парк Крафта…»

У меня что-то оборвалось внутри, прежде чем я расслышал следующие слова:

«…плачет женщина. Кто знает ее, отзовитесь».

На экране возникла знакомая согнутая фигурка. Майя по-детски размазывала слезы кулачком, пытаясь справиться с ними.

«Кто знает эту женщину, отзовитесь».

Я знал эту женщину. Я догадывался о причинах горя. Но я боялся, что на этот раз даже «служба помощи» — самая распространенная служба на Земле — не сумеет помочь.

* * *

— Привет, старина! — рявкнул Степ Степаныч, опуская мне на плечи свои могучие руки. — В конце концов прибыл договориться о новых заказах. По знакомству выполните в первую очередь? Или посмеете поставить в общую?

Он грозно-вопросительно изогнул правую бровь.

Я изобразил легкий испуг, и он довольно засмеялся, спросил:

— Ну, выкладывай, как вы здесь живете?

Его бас рокотал и гремел, как обычно, но я его слишком хорошо знал и между паузами различил тревожные нотки. Понял, что он должен говорить со мной о чем-то, о чем ему говорить не хочется.

Он расспрашивал и сам рассказывал новости, явно оттягивая другой, заранее подготовленный разговор. Это был один из его приемов.

Но я в таких случаях действовал иначе. И сейчас спросил напрямик:

— Не начнешь ли с главного?

Он сердито свел лохматые брови:

— Неужели двести пятьдесят лет не могли тебя изменить?

Я не отозвался на шутку. И ему не оставалось ничего другого, как ответить на мой вопрос:

— Посоветоваться с тобой хотел. Понимаешь, как видно, я устал в последнее время. Не могу запомнить никаких новых данных. Не лезут в голову, хоть она у меня всегда была просторной. Конечно, это — временное явление, но досадно, черт возьми! В самый разгар работы! Чего доброго, придется еще брать внеочередной отпуск!

Раз он так хорохорится, — дело плохо. Я ловил его взгляд, но он отводил глаза. Значит, и он понял, в чем тут дело. (По глазам мы безошибочно определяли, когда кто-то из нас говорил неправду.) Он знал, что это не «временное». Может быть, успел поставить и проверить диагноз, как это сделал я. Собственно говоря, я мог бы поставить этот диагноз раньше, если бы не был так упрям. Мог бы предвидеть его еще тогда, когда мы начинали опыт.

Ведь память притупляется не из-за возраста, а из-за груза. Ребенок запоминает лучше, чем взрослый, в основном потому, что в его кладовой много свободного места, что доска его памяти чиста, свободна от записей, каждое слово на ней отчетливо видно.

Но я ошибся, полагая, что когда человек забывает о чем-то, то он совсем выбрасывает это из ячейки памяти, освобождая ее для нового груза. Память ничего не выбрасывает. Она только задвигает это в дальние углы кладовок, часто опускает в самые нижние этажи, производя перемещения, чтобы ассоциативные области всегда имели поблизости, под рукой, то, что в данный момент важнее. А когда момент менялся, снова производились перемещения багажа памяти. В минуты сложных теоретических расчетов человек помнил о логарифмах и синусоидах, а в минуты опасности в его памяти вдруг всплывали давно забытые сведения о том, как тушить пожар или как перебраться через болото. Память человека многогранна, подвижна, скопидомна и не безгранична. Два последних ее качества и угрожали нам. Ведь мы погрузили в свою память все те миллионы бит информации, которые могли, а больше там не оставалось места.

Теперь-то я понимал, что творилось со мной и с Майей, почему я не мог запомнить новых сведений, почему видел страшные сны, где путалось прошлое и настоящее. У Майи состояние было не лучше, поэтому я и увидел тогда ночью перед ней аппарат для детей, начинающих обучение. Но я продолжал надеяться,