Воровской орден - Виталий Аркадьевич Еремин

комсомольской организации подразделения и кандидатом в члены партии. Вроде грех бы жаловаться на судьбу. Но… «Мы не роботы, — говорит он мне. — Мы видели то, что было скрыто от миллионов людей. И не могли не задуматься, что происходит в государстве и кому мы служим». За несколько месяцев до путча ГКЧП мой собеседник положил на стол кандидатскую карточку и рапорт об увольнении. Такого еще не было. Все 9-е Управление было в шоке.

— Меня спросили: зачем мне это надо? Почему я ухожу? Я ответил, что мне нужно только одно — больше не видеть и не слышать то, что я видел и слышал. Меня не стали спрашивать, что конкретно я имею в виду. А если бы спросили, я бы не сказал. И вам не скажу. Могу только в общих словах: то, что говорилось на политбюро (а мне и это приходилось слышать), и то, что после говорилось народу, было не одно и то же.

Но главной причиной было, конечно, не это. Самые важные решения люди принимают обычно под влиянием каких-то мелочей. Эти мелочи становятся как бы последней каплей в чаше терпения. Так было и у меня.

В то время (начало 91-го года) закрылась дача Кольчугине. Предназначалась она для членов правительства. На тот случай, если их нужно было бы очень резко туда перевезти. Там работал вышколенный персонал. И там все было новенькое, как в магазине: мебель, телевизоры, холодильники. Дача находилась на балансе «девятки». И поэтому «девятка» должна была распродать все имущество. Конечно, как «бывшее в употреблении», по очень смешным ценам.

Но «девятка» — это сотни сотрудников, На всех не хватит. Ну так распределили бы среди нуждающихся. Нет, начальство норовило все себе забрать. Видеть эту суету было противно. И мне как секретарю комсомольской организации было ясно: это инфекция. С этого начнется разложение всех сотрудников. При Андропове такая «распродажа» была просто немыслима, невозможна в принципе. Потому что все понимали: сегодня ты себе что-то подобное позволил — завтра тебя либо под суд отдадут, либо выгонят взашей.

Я пошел к секретарю парторганизации и сказал ему: надо собирать собрание. Тот вначале заколебался. Потом согласился. Но информация тут же прошла к нашему начальнику, и он не стал долго тянуть. Вызвал секретаршу. «Тебе нужен холодильник?» — «Нужен». — «Забирай!» Тут же привез и тут же отдал. И остался в принципе чистым. Партсобрание сорвалось. Но мне как инициатору ничего не оставалось, как подать рапорт. Слишком хорошо я знал характер начальника, чтобы продолжать работать, будто ничего не произошло.

Я уволился, создал частное охранное бюро. Но отношений с бывшими коллегами не прервал. Вскоре узнаю от них, что такую же фирму создал мой бывший начальник. Тот, которому так не повезло с холодильником. Только набрал в эту фирму… своих подчиненных.

«Сколько же он вам платит?» — спрашиваю у них. «До трех тысяч в месяц», — отвечают мне. И я видел, чувствовал: люди просто счастливы, что получают такую добавку к зарплате. Но я-то знал истинную цену нашей работе в коммерческих структурах. Мои сотрудники получали в пять раз больше. И наивно было думать, что во столько же раз меньше получал мой бывший начальник. Потом я узнал: клиенты расплачивались с ним наличными в долларах.

Он имел очень хорошие деньги за то, что подчиненные не могли его ослушаться. Они делали то, что он им предлагал. После работы на государство они шли работать на него.

У нас принято ругать прошлое, особенно работу КГБ. Но я думаю, никто не будет спорить, что подавляющее большинство сотрудников работали только на государство. Может быть, какие-то большие шишки и могли себе что-то позволить. Но только в том случае, если заранее просчитывали, что об этом не станет известно Андропову.

Андропов узнал бы о фортелях моего бывшего начальника в считанные часы. Поэтому тот никогда в жизни не решился бы на такое использование своих сотрудников раньше. Если же пошел на это теперь, значит, понял я, наступили другие времена. Времена, когда деньги можно делать на чем угодно. И прежде всего — на тех возможностях, которые предоставляют работа и должность.

Спустя какое-то время узнаю, что начальник мой бывший создал группу из журналистов, которые ходят в Кремль как на работу и имеют свободный доступ в святая святых — к кабинетам первых лиц государства. Трутся там, получают информацию из первых рук, что-то записывают, что-то снимают телекамерами. Наш народ их конечной продукции, разумеется, не видит. Все идет на Запад. Группа получает от западных заказчиков очень хорошие деньги в валюте, делится с тем, кто ее создал, и с теми, кто, по договору с начальником, не запрещает им там отираться и предоставляет свою информацию.

Я назвал только три деяния своего бывшего начальника. (А о скольких я не знаю!). Но они предельно ясно показывают, что он собой представляет. Я это понимаю. Понимают и его сотрудники. Остается поставить другой, более важный вопрос: а понимают ли это те, кто держит его возле себя?

В истории КГБ и МБ есть очень интересные страницы. Одна из них наверняка — о моем начальнике. За три года он взлетел от подполковника до генерал-лейтенанта! Это очень хорошо показывает, как его ценят. Остается задуматься: за что?

За последние годы КГБ лишился многих порядочных сотрудников. Одних вышибли, другие ушли сами. Я не скажу, что остались одни беспринципные, которым неважно, кому служить, кто готов оставаться там при любой власти, лишь бы хорошо платили. Но таких становится все больше и больше. Потому что другие таким начальникам просто не нужны.

Я примерно знаю, что про меня скажут, если вы опубликуете нашу беседу. Мол, он был уволен. Вот и решил наплести — в отместку. Для того, чтобы доказать, нужен не один свидетель. Пусть он представит Других!

Других у меня нет. Они еще не созрели, чтобы все это подтвердить на суде. И они не готовы к тому, чтобы говорить с прессой. Тем более как я — под диктофон.

Решиться на это непросто. Сужу по себе: мне на это понадобилось несколько лет. И «Вести» предлагали снять меня со спины, и другие. Я отказался. А сам постоянно прокручивал в памяти то, что видел и слышал. И отвращение только усиливалось.

Но не только отвращение. Не только эмоции. Есть и кое-какие мысли, предположения, выводы, причем довольно неприятные и даже страшные.

В который раз объявляется решительная и беспощадная война с преступностью. Но никакой войны мы почему-то не видим. Никто