Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга - Роберт Хайнлайн

Секретарь-машинистка, актер, — в тот раз я разорился дотла, — псаломщик, инженер в нескольких областях техники, механик в еще большем количестве областей… Я всегда полагал, что интеллигентный человек может заниматься чем угодно — если только хватает времени, чтобы разобраться, как это работает. Но когда речь шла уже о хлебе насущном — я не требовал квалифицированной работы; случалось даже работать на экскаваторе дурака…

— Опять идиома?

— Да, из старых времен. Это, сынок, такая палка, на одном конце которой лопата, а за другой дурак держится. Ну, этим долго мне заниматься не пришлось — просто нужно что-то делать, пока не разберешься в местной ситуации. Политик… случалось быть и реформатором, но только однажды: политикан-реформатор не просто бесчестен, он глупо бесчестен… деловой политик — наоборот.

— Не думаю, Лазарус. История как будто бы…

— Айра, пользуйся головой. Я же не говорю, что деловой политик не украдет — красть это его специальность. Но политики не создают ничего. Они могут предложить один только язык, собственную порядочность — но можно ли положиться на слово? Преуспевающий деловой политик понимает это и охраняет свою репутацию, соблюдая собственные заповеди, — ведь он хочет оставаться при деле, то есть продолжать красть не только на следующей неделе, но и в будущем году и во все последующие. Итак, если политикан достаточно смышлен, чтобы преуспеть в своем деле, у него должен быть моральный кодекс кусачей черепахи, но ему нужно вести себя так, чтобы не ставить под угрозу свой единственный товар — репутацию по части выполнения обязанностей.

Однако у реформатора нет подобного магнита, его цель — счастье всего народа, что есть понятие в высшей мере абстрактное и допускающее бесконечное множество толкований. Если только его вообще можно выразить рациональным путем. И в итоге ваш абсолютно искренний и непродажный политикан-реформист готов троекратно нарушить собственное слово еще до завтрака — не из личной нечестности, сам он весьма сожалеет об этом и охотно признается вам — но ради непреклонного служения идеалу. Достаточно кому бы то ни было надудеть ему в уши, дескать, что-то там еще более способно послужить всеобщему благу, и он мгновенно нарушит свое слово. Без угрызений совести.

Ну, а привыкнув к этому, он становится способным и к надувательству. К счастью, такие недолго остаются на своем месте — за исключением времен падения и распада культуры.

— Приходится верить на слово, Лазарус, — сказал я. — Большую часть своей жизни я провел на Секундусе, а потому имею лишь теоретические представления о политике. Такие вы завели здесь порядки.

Старейший взглянул на меня с холодным презрением.

— Я этого не делал.

— Но…

— Умолкни. Ты сам политикан, — из деловых, надеюсь, — однако депортация диссидентов вселяет в мою душу кое-какие сомнения. Минерва! В записную книжку, дорогуша. Отдавая Секундус Фонду, я стремился установить здесь простое и дешевое правление — а именно конституционную тиранию. Это когда правительству в основном все запрещено, а благословенный народ благодаря собственной бесхребетности вовсе не имеет права голоса.

Но я не слишком рассчитывал на это, Айра. Человек — животное политическое. Отвадить его от политики все равно что от копуляции: пробуй не пробуй, все равно не удастся. Но тогда я был еще молод и полон оптимизма. Я надеялся увести политику в личные сферы — подальше от правительства. Я думал, что подобное устройство может устоять не более века; могу только удивляться, что оно продержалось так долго. Это нехорошо. Планета перезрела — она беременна революцией, и, если Минерва не подыщет мне лучшего занятия — берусь перекрасить волосы, наклеить нос бульбочкой и затеять здесь смуту. Я тебя предупредил, Айра.

Я пожал плечами.

— Не забывайте — я-то собираюсь эмигрировать.

— Ах, да. Впрочем, шанс подавить революцию может заставить тебя передумать. А может быть, ты захочешь пойти ко мне в начальники штаба… чтобы низложить, когда стрельба утихнет, и гильотинировать. Вот это действительно будет кое-что новенькое, мне еще не приходилось терять голову от политики. Тут и птичке конец, верно? Мой меч, твоя голова с плеч — вот и вся речь. Занавес, вызывать на бис некого.

Но революция — это все-таки еще и развлечение. Я не рассказывал тебе, как заработал на обучение в колледже? Работал с автоматом Гэтлинга[19] — за пять долларов в день и долю в добыче. Так и не выслужился выше капрала: поднакопил деньжат на новый семестр — и деру. Кстати, служа наемником, я никогда не стремился стать мертвым героем. Но приключения, смена обстановки — такие вещи привлекают молодежь, а я был тогда даже юн.

Однако когда взрослеешь, вечная грязь, нерегулярное питание и свист пуль у виска теряют привлекательность, и в следующий раз, когда мне пришлось пойти на военную службу — не совсем по собственной воле — я пошел на флот. В тот раз это был морской флот, а уж потом я столько раз служил в космическом… под разными именами.

Я торговал всем — кроме рабов — читал мысли, есть такая профессия среди странствующих комедиантов, был даже королем — на мой взгляд, достоинства этой работы переоценивают — скука, слишком уж долго тянется время; подвизался в качестве модельера под вымышленным французским именем… с акцентом и длинными волосами. Длинных волос я почти не носил, Айра, и не только потому, что мыть их — такая возня, просто противнику в драке есть за что ухватиться, да в критический момент на глаза лезут, а то и другое — опасная вещь. Но и под ноль стричься не люблю — густая шевелюра, не такая, чтобы волосы на глаза свешивались, может защитить голову человека от ран.

Лазарус умолк и задумался.

— Не знаю, Айра, смогу ли я перечислить все, что делал, чтобы прокормить своих жен и детей, даже если сумею вспомнить. Одним делом дольше полувека я не занимался — и то в чрезвычайных условиях, ну а самых коротких работ хватало от завтрака до обеда — тоже в особых условиях. В любом месте найдутся свои созидатели, получатели и халтурщики. Предпочитаю числиться по первой категории, однако признаюсь, не избегал и последних двух. Когда мне случалось бывать человеком семейным — а значит, как правило — я не позволял никаким правилам мешать мне приносить в дом пищу. Я не крал у других детей, чтобы накормить собственных, — есть же и не столь пакостные способы сплутовать, чтобы добыть валюту, если ты не чистоплюй, а перед лицом семейного долга я не позволял себе быть им.

Можно продавать все, что не имеет само по себе цены — побасенки, песни — я перепробовал, наверно, все сценические специальности… в том числе сидел на рыночной площади в столице Фатимы с медной чашкой, плел истории и дожидался звона монеты. Мне пришлось заниматься этим потому, что корабль мой конфисковали, а иностранцам не разрешали работать без специального разрешения — последовательный вывод из теории, рекомендующей сохранять рабочие места для местных жителей. Дело было во время депрессии. А рассказчики — без оклада — ни в какие перечни работников не входили. Нищенством это не было — а чтобы заниматься сим почтенным делом, тоже требовалась лицензия, — и полиция оставляла меня в покое, если я ежедневно жертвовал в их благотворительный фонд.