Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

— Значит, господа ошибались, — объяснял Сергей Петрович.

Илья Ильич потом еще долго ходил по штурманской рубке и трогал разные предметы, проверяя, не уменьшилась ли, хотя бы немного, их масса. Но бестолку. Единственно, у чего самым явным образом исчезала масса, так это у съестных припасов. И теперь, когда оставалось три пачки вермишели, пачка рафинада и две банки тушенки, он подошел к ниспровергателю буржуазных метафизических концепций и спросил:

— Сережа, что готовить на ужин?

— Отставить ужин, — генеральный конструктор обнял седовласого учителя. — В результате внезапного перехода количества в качество приступаем к исследованию новых неизведанных пространств.

4

Четырехмерное пространство-время успокаивает душу. Наличие объемов и промежутков открывает большие возможности для разумной деятельности. С тех пор, как они вынырнули вблизи желтого карлика — старой, медленно вращающейся звезды — настроение у Ильи Ильича пошло на поправку. Эта новая вселенная внушала оптимизм. Сходу астронавты заметили голубой серпик и приспособили свою траекторию к выходу на круговую орбиту. На подходе, правда, их несколько раз тряхнуло. Варфоломеев тут же начал перепроверять расчеты, не вкралась ли случаем досадная ошибка или предательская опечатка. Нет, не вкралась. Тем обиднее и больнее саднила шишка, полученная в результате очередной коррекции траектории.

— А, понятно! — наконец догадался Варфоломеев. — Произошла подвижка мировых констант.

Ученик популярно, как мог, изложил учителю последние научные сведения на этот счет.

— Теперь нужно все перемеривать, слава богу, что мировых констант немного, раз, два, и обчелся.

Варфоломеев как-то натужно засмеялся. Видно было, что он волновался перед высадкой. Мало ли что там может быть. Он-то знал, к чему приводит вольное обращение с фундаментальными законами.

— Ладно, посадку будем совершать по системе Кондратюка.

— Кондратюк? — забеспокоился Илья Ильич Пригожин. — Кто такой?

— Теоретик, вроде вас, — ученик с интересом следил за реакцией Пригожина.

— Да, да, кажется, вспоминаю, ветряные мельницы…

— Не только. — Варфоломеев теперь говорил тоном генерального конструктора Сергеева. — У него были здравые мысли о покорении безвоздушных пространств.

— Но, кажется, он вовсе не Кондратюк. Там, кажется, какое-то темное дело, там, кажется, псевдоним или даже хуже…

— Хуже, хуже, — бывший генеральный конструктор нервно засмеялся. Обычное дело, Илья Ильич, историю делают имяреки.

Подытожив таким образом небольшой экскурс в прошлое, Варфоломеев принялся готовить посадочный модуль к работе. Пригожин бегал вокруг и то и дело всплескивал руками, глядя, как из-под брюха отрицательного скомкователя лживого вакуума медленно выплывает посадочный бот в форме старого угольного утюга. Потом они, захватив остатки продовольствия, перешли на бот и отчалили в голубое марево приглянувшейся им планеты. И то сказать, планета была подходящая. Период обращения двадцать три часа пятьдесят шесть минут — чудо, какой хороший период! Экваториальный радиус шесть тысяч триста семьдесят восемь километров — чудо, какой экваториальный радиус, и наконец, чудо, какой эксцентриситет — ноль семнадцать тысячных!

5

Кто-то должен излагать простые истины. Для этого и существуют великие люди. Мы же должны придерживаться реальности, сколь бы сложной и непривычной она нам не показалась. А реальность состоит в том, что в результате комбинации вращения неизвестной планеты вкупе с непредвиденными вариациями фундаментальных констант посадочный бот опустился на ночную сторону неиспробованного небесного тела. Кажется, уже тысячи раз они там, в далекой родной Вселенной совершали отчаянные посещения планетных чужеродных миров. Но везде одно — унылое многоцветье неживой материи или, в крайнем случае, слабое подобие разумной жизни. Ну скажите, разве можно назвать контактом встречу с папуасами? Нет, папуасы Илью Ильича мало волновали, его волновали идеальные существа, существа с новым, продвинутым устройством жизни. Но в их существовании Илья Ильич, кажется, окончательно разуверился. И теперь, когда они остановились на твердой поверхности и ожидали, пока остынет разогретый трением посадочный бот, Илья Ильич больше думал над тем разговором о Кондратюке. Зачем Сергей заговорил теперь о нем? Как будто раньше они садились другим способом. Нет, он мог и раньше напомнить о бедном инженере, но почему-то напомнил сейчас. Хотел уязвить меня? Хотел показать, что не я один умел мечтать? Но Кондратюк технарь, материалист, он не имел понятия о сверхзадаче, впрочем, я его уважаю и ценю, такие люди нужны для общего дела…

6

Едва рассвело, Илья Ильич выбрался наружу. От удивления у него вначале даже перехватило дыхание. Он покачнулся и оперся на влажную от росы поверхность посадочного бота — их космический агрегат приземлился на задах серого, в три этажа, здания в тенистом, заросшем старыми тополями дворике. Было такое раннее время, когда ветерок еще не начал передвигать свежие объемы воздуха, и легкие волокнистые пушинки медленно блуждали между темными и светлыми слоями пространства. Чудом им удалось сесть, не порушив заведенного здесь порядка вещей. Илья Ильич взглянул на наружный термометр, приставленный к иллюминатору — плюс двадцать градусов. Все вместе, и приятная температура, и вновь обретенное чувство пространства, и восстановление нужных телу монотонных процессов, привело его в отрешенное, забытое с детства блаженное состояние. Чудо, какая планета, чудо, какой город, если через несколько часов ты уже чувствуешь себя его частью, малой, ничего не значащей частью большого, неизведанного целого. Вот так же было в его далеком, забытом, а сейчас восстановленном инопланетным видением детстве. Илья Ильич родился в небольшом провинциальном городишке в четырех часах езды по железной дороге из столицы в южном направлении. У них был большой двухэтажный дореволюционный дом и в нем гигантская деревянная лестница на второй этаж в кабинет к отцу — простому школьному учителю.

Но сейчас Илья Ильич вспомнил не почерневшую дубовую лестницу, отполированную до блеска отцовскими руками, а далекий затерянный угол их сада под двумя старыми березами. Там он устроил себе космический корабль пузатую высохшую бочку. Снаружи бочка была заделана тряпьем и ветками, а в оставшиеся щели и просветы он вставил разноцветные бутылочные стекла иллюминаторы. Смешное было, наверное, зрелище снаружи, но стоило маленькому Илье забраться внутрь и прильнуть к иллюминатору, как он тут же попадал в далекие неизведанные космические миры. Через оранжевый осколок пивной бутылки он попадал на Марс, через зеленый из-под крюшона — на Венеру, а в синем, еще пахнущем мамиными духами осколочке перед ним открывались холодные пространства Урана. Господи мой, он мог часами наблюдать чужие миры, принимая куст смородины за дикое инопланетное растение, поломанное тележное колесо за символ Солнца и признак разумной жизни, собаку Пальму, без толку слоняющуюся по двору в поисках несуществующей кости, за страшного марсианского зверя жаболета.

Теперь же далекий космический мир предстал перед ним в виде обычного городского дворика. Ну и что, пусть. Ведь, в сущности, сейчас он как ребенок перед неизведанным океаном чужой жизни. Может быть, люди для того и путешествуют, чтобы снова и снова переживать свои детские невежественные удовольствия?

Илья Ильич отыскал в траве камень посуше, принес его к космическому агрегату, положил в сноп утренних лучей и сел. Он попытался обдумать их положение, но не смог, не захотел. Не хотелось ни о чем думать, анализировать, не хотелось будить Ученика, хотелось щуриться от света желтого карлика, извергавшего ежесекундно благодатные для его кожи потоки из термоядерных источников. Хорошо все-таки, что в этой Вселенной масса протона оказалась меньше массы нейтрона — Илья Ильич вспомнил разговор с Учеником накануне. Вот когда налетаешься в безвременье, насмотришься на пузырение обреченных на гибель миров, вот тогда и захочешь посидеть на завалинке, поотдыхать душой и телом, прежде чем ступить на эти таинственные пыльные тропы.

Наконец подул ветер. Наверху зашуршала листва, закачались тучные зеленые кроны. В просветах зеленой массы Илья Ильич обнаружил диковинные крыши домов, то здесь, то там поблескивающие окнами чердачных квартир. Хозяева, наверное, еще спят. А вот встанут — и начнут готовить вкусные завтраки. Интересно, чего они поедают на завтраки, — Пригожин сглотнул слюну, — сметану, творог, бифштекс натуральный или яйцо всмятку на серебряной подставке, а может быть, сырое мясо или моченые с вечера грибы? Вряд ли, скорее всего жареный картофель, кукурузные хлопья, отличный кофе со сливками, или лучше какао…