Сошествие во Ад - Чарльз Уильямс

— Ну, как хотите, — сказала она. — Смотрите, вот самая прямая дорога. — Она подвела его к углу дома Уэнтворта. — Вон там, — указывая, сказала она, — видите, дорога на Лондон пересекает эту улицу. Но вы уверены, что хотите идти сейчас? Может быть, вам все же лучше переночевать, а утром взять денег на билет? — Слова дались легко, словно она предлагала кому-то из друзей билет или книгу.

— Совершенно уверен, мисс, — сказал он и опять дотронулся до кепки. — Я думаю, что надо идти. Вдруг меня там ждать будут…

— Понимаю, — сказала она и с улыбкой добавила: — Никогда ведь не знаешь, не так ли?

— Ну, насчет никогда — я бы так не сказал, мисс, — ответил он. — Еще раз спасибо. Спокойной ночи, мисс.

— Спокойной ночи, — ответила она.

Последний раз приложившись к кепке, он быстро, легко и спокойно пошел вниз по дороге. Шагов не было слышно совсем. С минуту Паулина смотрела ему вслед, а затем взглянула на перекресток на другой стороне улицы. Эта дорога вела в сторону Мэнор-Хаус; она тут же вспомнила о недавнем телефонном звонке и о том, спит ли сейчас Стенхоуп. Потом снова посмотрела вслед уходящему человеку и вслух произнесла: «Ступай с миром!»

Эти простые и мирные слова словно пригвоздили идущего к месту. Человек стоял, раскачиваясь, жестикулируя, но не двигаясь ни назад, ни вперед. Вот он с мольбой простер руки к небесам, вот стиснул голову, вот руки безвольно упали вдоль тела. Похоже, он испытывал неподдельную муку.

Паулина тихонько вскрикнула и бросилась вперед. На бегу ей показалось, что где-то далеко позади коротко пропела труба, нет, скорее, затерявшееся эхо трубы сегодняшней репетиции… а может, заблудившееся эхо трубы премьеры завтрашней…

Негромкий звук, долетевший с той стороны холма, ударил по нервам Паулины с неожиданной силой. В памяти всплыли и заметались строки Шелли: «Кудесник… мудрый сын… образ свой…». Она бежала быстро; оказывается, за это время ее недавний собеседник успел уйти довольно далеко. Паулина вспомнила, как торопилась выбежать на улицу и остановилась на пороге… Правильно остановилась! Это была ловушка! Начиная с того момента все, все было частью этой замысловатой ловушки! Даже бабушкин дом, который она считала своим надежным убежищем, в конце концов был нужен только для того, чтобы поймать ее. Кудесник Зороастр устроил ловушку с самого начала, и бабушка тоже была частью бесконечно сложной мышеловки, которая срабатывала раз за разом, и теперь поймала ее. Звук, долетевший до ее слуха, раздался оттуда, где сидел и работал Стенхоуп, потому что Зороастр и Шелли работали где-то там, впереди, именно там затаились смерть и бред. Они все вместе сплели этот искусный заговор, вынудили ее поверить им, и вот теперь она уже не может остановиться… не может не слышать жужжание колеса, взводящего пружину, а когда пружина щелкнет, на дороге возникнет ее двойник. Ради этого момента безжалостный мучитель Стенхоуп притворялся, будто спасает ее, а древнее существо, притворявшееся ее бабушкой, все говорило о Боге, а потом взяло и выгнало ее в глухую ночь, а человек, не принявший от нее денег, довел ее до точки. И земля, и небо грозились проклясть ее, она чувствовала, как они сближаются и давят на ее ноги и плечи. Она бежала, а отзвук трубы все еще висел в воздухе. Тень впереди на дороге стояла, запрокинув голову и безвольно уронив руки вдоль тела.

Паулина из всех сил надеялась, что это все еще он, тот, с кем она разговаривала недавно. Каждое мгновение, на протяжении которого он все еще оставался тем самым ночным прохожим, приносило ей громадное облегчение. Но в любой миг его спина могла раскрыться, а ее двойник — стремительно выскочить из засады, устроенной среди его вен и внутренностей, или прямо из его пульсирующего сердца. Пока этого не происходило. Но спина человека впереди содрогалась. Даже своим воспаленным сознанием Паулина отметила, что это довольно большая спина, облаченная в какой-то холщовый балахон. Над спиной возносилась кудлатая рыжая голова. Внезапно руки человека снова возделись ввысь, и голос, пронизанный нестерпимой мукой, вскричал: «Господи! Господи Боже!»

Паулина остановилась как вкопанная. Крик разом, словно паутину, смахнул остатки ее бредового страха. Ловушка, если она и была, осталась где-то в стороне. А вот человек на дороге, похоже, угодил в нее. Он снова воззвал: «Господи Боже!»

Труба умолкла. Задыхаясь от бега, Паулина сделала еще шаг вперед и спросила: «Не могу ли я вам помочь?»

Человек пока не обращал на нее внимания. Продолжая свой монолог, он обреченно произнес: «Господи, я не вынесу страха костра».

— Какого костра? — спросила она.

Теперь, все еще стоя спиной к ней, человек явно ответил:

— Костра, на котором меня сегодня сожгут, если я не скажу того, что они велят. Господи Боже, избавь меня от страха, если это в Твоей власти. Господи, будь милосерден к грешнику. Господи, дай мне веру!

Ага, вот оно! Теперь Паулина знала, что делать. Теперь ей есть что предложить, и предложение может быть принято. На протяжении четырех веков ей предлагали совершить этот обмен. Неподдельное участие, с которым она направила мертвеца на путь в Город, открыло перед ней вневременную суть Города, место, где есть все времена. Перед ней на дороге стоял ее предок, тот самый, его мучил страх, и Паулина знала, что с ним делать. Она видела, что страх костра уже победил его. Он попал в ловушку, пойманный собственной вселенной. Решеткой ловушки были его учитель, рукописи, убеждения, судьи и палачи запирали ее, и сам Господь Бог в это отчаянный час становился поршнем, толкающим несчастного на пытку. Но Бог никогда не сводим к чему-то одному. «Дай мне веру, дай мне веру!» — страстно взывал узник. И вот теперь выбор был за ней. Всевышний ждал ее решения.

Да, Паулина знала, что должна сделать. Но точно так же знала, что и сама она никогда не могла вынести этого страха. Знать о том, что сгоришь заживо, о языках пламени, о лицах, вбирающих твою бесконечно длящуюся боль… Она открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Перед ней стоял ее предок, одинокий узник грязной тюрьмы времен Марии Кровавой, стоял и не знал, какими тайными способами Господь борется за его покой. Истово верующий и готовый потерять веру, в духовном противостоянии он стоит века и предчувствует смертную муку… Сквозь время он не мог видеть своего отдаленного потомка, боровшегося с собой позади и впереди него. Наступало утро, сердце его было опустошено. Судорожная мысль билась в его сознании: он все еще мог отречься! Паулина не видела тюремных стен, она видела только узника. Она никак не могла решиться заговорить. И вдруг ее собственный голос произнес позади нее: