Дети капитана Гранта - Жюль Верн

– О, относясь философски…

– Философия не помешает вам вымокнуть.

– Нет, конечно, но она согревает.

– Однако давайте спустимся к нашим друзьям, – сказал Гленарван, – и посоветуем им, вооружившись философией, как можно плотнее завернуться в пончо, а главное, запастись терпением, ибо оно нам понадобится.

Гленарван в последний раз окинул взором грозное небо. Оно было покрыто тучами; только на западе неясная полоса еще чуть светилась сумеречным светом. Вода потемнела и тоже напоминала огромную тучу, готовую слиться с тучей на небе. Ничего не было видно. Ни проблеска света, ни звука. Тишина становилась такой же глубокой, как темнота.

– Давайте же спускаться, – повторил Гленарван, – скоро ударит гром.

Все трое соскользнули по гладким веткам вниз и с удивлением увидели какой-то странный полусвет, освещавший все вокруг. Исходил он от несметного количества светящихся точек, носившихся с жужжанием над водой.

– Что это, фосфоресценция? – спросил Гленарван географа.

– Нет, – ответил тот, – это светляки – живые и недорогие алмазы, из которых дамы Буэнос-Айреса делают себе прекрасные уборы.

– Как, эти летающие искры – насекомые? – воскликнул Роберт.

– Да, мой милый.

Роберт поймал одного из светляков. Паганель не ошибся – это было насекомое, похожее на шмеля, с дюйм длиной. Индейцы зовут его «кукухо». Два пятнышка на щитке насекомого излучали свет, позволявший даже читать в темноте.

Паганель поднес жучка к своим часам и разглядел, что они показывают десять часов вечера.

Гленарван, подойдя к майору и трем морякам, стал отдавать распоряжения на ночь. Нужно было приготовиться к грозе. После первых раскатов грома, без сомнения, забушует ураган, и омбу начнет сильно раскачиваться. Поэтому каждому было предложено покрепче привязать себя к доставшейся ему постели из ветвей. Если уж нельзя было избежать потоков с неба, то, во всяком случае, надо было уберечься от земных вод и не упасть в бурный поток, несшийся у подножия дерева.

Все пожелали друг другу спокойной ночи, не очень-то, правда, на это надеясь, затем каждый улегся на свое висячее ложе, завернулся в пончо и постарался заснуть.

Но приближение грозных явлений природы вызывает во всяком живом существе какую-то смутную тревогу; побороть ее не могут даже самые сильные. Постояльцы омбу, взволнованные, угнетенные, были не в состоянии сомкнуть глаз, и в одиннадцать часов первый отдаленный раскат грома застал всех их еще бодрствующими. Гленарван пробрался на самый конец горизонтальной ветви и высунул голову из листвы.

Даль темного неба уже разрезали блестящие молнии, отчетливо отражаясь в водах разлившейся реки. Эти молнии разрывали тучи бесшумно, словно мягкую, пушистую ткань.

Увидев, что небо сливается с горизонтом в едином мраке, Гленарван вернулся к стволу.

– Что скажете, Гленарван? – спросил его Паганель.

– Скажу, что начало – на славу, друзья мои, и если так пойдет и дальше, то гроза будет страшнейшая.

– Тем лучше! – с восторгом вскричал Паганель. – Все равно грозы не избежать, но пусть хоть будет чем полюбоваться!

– Вот еще одна из ваших теорий, которая рассыплется с треском, – заметил майор.

– Одна из лучших моих теорий, Мак-Наббс! Я согласен с Гленарваном – гроза будет великолепная! Сейчас, когда я пытался заснуть, мне припомнилось несколько случаев, которые вселяют в меня надежды. Ведь мы как раз находимся в краю великих электрических бурь. Я где-то читал, что в тысяча семьсот девяносто третьем году как раз здесь, в провинции Буэнос-Айрес, во время одной грозы прогремело тридцать семь раскатов грома подряд. По наблюдению моего коллеги Мартена де Мусси, это длилось целых пятьдесят пять минут без перерыва.

– Он наблюдал с часами в руках? – спросил майор.

– С часами в руках. Единственное, что могло бы меня встревожить, если бы тревога помогала избежать опасности, – прибавил Паганель, – это то, что на всей этой равнине самый возвышенный пункт – омбу, на котором мы с вами находимся. Здесь был бы очень кстати громоотвод, ибо из всех деревьев пампасов молния почему-то питает особую слабость именно к омбу. А потом, вам, конечно, небезызвестно, друзья мои, что ученые не рекомендуют укрываться во время грозы под деревьями.

– Ну, нельзя сказать, чтобы совет этот был уместен, – заявил майор.

– Надо признаться, Паганель, вы чрезвычайно удачно выбрали момент, для того чтобы сообщить нам эти успокоительные сведения, – прибавил иронически Гленарван.

– Ба! Любое время хорошо для пополнения знаний… – отозвался Паганель. – О, начинается!

Раскаты грома прервали этот неуместный разговор. Их сила нарастала, а звук повышался. Приближаясь, они переходили из низких тонов в средние (если заимствовать подходящее сравнение из музыки). Небесные струны вибрировали все чаще – звук стал нестерпимым. Все вокруг пылало. Невозможно было определить среди этого огня, какому именно электрическому разряду соответствовал нескончаемый грохот, эхо которого, перекатываясь, уходило в бесконечную глубь неба.

То и дело сверкали молнии самой разной формы. Некоторые свергались перпендикулярно и вспыхивали по пяти-шести раз на одном и том же месте. Другие поразили бы любого ученого: если Араго в своей любопытной статистике всего два раза отмечал раздвоенную молнию, то здесь их было сразу сотни. Некоторые молнии, бесконечно разветвляясь, загорались кораллообразными зигзагами, на темном небесном своде вырисовывались как бы светящиеся деревья. Вскоре на северо-востоке протянулась яркая фосфорическая полоса. Воспламеняя тучи, словно какое-то горючее вещество, и отражаясь в бурных водах, она мало-помалу охватила весь горизонт. Это молния отразилась в воде, и омбу очутилось в центре огненной сферы.

Гленарван и его спутники глядели на это грозное зрелище молча. Их слов все равно не было бы слышно… Порой беловатый, точно призрачный свет на мгновение озарял то невозмутимое лицо майора, то оживленное любопытством лицо Паганеля, то энергичные черты лица Гленарвана, то растерянное личико Роберта, то беспечные физиономии матросов.

Однако ни дождя, ни ветра еще не было. Но вскоре хляби небесные разверзлись, и вертикальные, словно нити ткацкого станка, струи соединили черное небо с водной равниной. Крупные капли, ударяясь о поверхность огромного озера, отскакивали тысячами брызг, озаренных молниями.

Может быть, этот ливень предвещал конец грозы и путешественники отделались лишь обильным душем? Нет! В разгар электрической бури на конце главной, горизонтальной ветви омбу вдруг появился окруженный черным дымом огненный шар величиной с кулак. Этот шар, покружившись несколько секунд на одном месте, разорвался, подобно бомбе, с таким грохотом, что он перекрыл даже непрерывный оглушительный гром. Запахло серой.

На миг все затихло, и в этот момент послышался крик Тома Остина:

– Дерево загорелось!

Том Остин не ошибся. Мгновенно, словно фейерверк, пламя охватило всю западную сторону омбу. Сучья, гнезда из сухой травы и пористая кора были прекрасной пищей для огня. Поднявшийся в это время ветер еще больше раздул его. Надо было спасаться. Гленарван и его спутники стали поспешно перебираться на восточную часть омбу, еще не охваченную огнем. Взволнованные, растерянные, они молча, то протискиваясь, то подтягиваясь на руках, карабкались по ветвям, гнувшимся под их тяжестью. Пылающие ветви корчились, трещали, извиваясь в огне, словно заживо сжигаемые змеи. Горящие головни падали в воду и, бросая пламенные отблески, уносились по течению. Пламя то поднималось до самого неба, то, прибитое вниз разъяренным ураганом, охватывало все дерево, словно туника. Гленарван, Роберт, майор, Паганель, матросы были охвачены ужасом, их душил густой дым, обжигал нестерпимый жар. Огонь уже добирался до них; ничто не могло ни потушить, ни даже приостановить его. Несчастные считали себя обреченными сгореть заживо, подобно тем индусам, которых сжигают в утробе их божества – истукана.

Наконец положение стало невыносимым. Из двух смертей приходилось выбирать менее жестокую.

– В воду! – крикнул Гленарван.

Вильсон, которого уже касалось пламя, первый бросился в воду, но вдруг оттуда раздался его отчаянный крик:

– Помогите! Помогите!

Остин стремительно кинулся к нему и помог ему вскарабкаться обратно на ствол.

– Что такое?

– Кайманы! Кайманы! – крикнул Вильсон.

И в самом деле, вокруг омбу собрались пресмыкающиеся. Их спины блестели, отражая огонь. По сплющенным хвостам, головам, напоминающим наконечник копья, глазам навыкате, широчайшим, заходящим за уши пастям Паганель сразу признал в них свирепых американских аллигаторов, называемых в испанских колониях кайманами. Их было штук десять. Они страшными хвостами били по воде и грызли омбу длинными зубами.

Несчастные поняли, что гибель их неизбежна. Их ждал ужасный конец: или сгореть заживо, или стать жертвой кайманов. Майор проговорил своим спокойным голосом: