Белая перчатка - Майн Рид

глаза, зоркие, как у орла, придавали ему не только внушительный, но и грозный вид. Он всегда ходил в выцветшем плисовом камзоле, в грубых штанах, доходивших ему до половины икр, и в толстых шерстяных гетрах, обхватывающих его ноги поверх тяжелых башмаков из дубленой кожи. На голове он носил круглую шапку из пестрого собачьего меха, из-под которой во все стороны торчали его длинные волосы.

Снаряжение, которое он захватил с собой, приготовившись отправиться в дальний путь, состояло из кожаной сумы, перекинутой на ремне через правое плечо. У левого бедра, словно для равновесия, покачивалось что-то вроде меча — то ли охотничий нож, то ли тесак. В руке он держал большую суковатую палку.

— Дэнси, — сказал Голтспер, как только браконьер вошел в комнату, — у меня к тебе есть дело. Ты, я знаю, хороший ходок. Надеюсь, ты не откажешься стать на два дня моим посланцем?

— Любое ваше поручение, сударь, — ответил лесник, неуклюже кланяясь, сочту за великую честь, а особенно после сегодняшнего происшествия, или, вернее сказать, вчерашнего, потому как уже занимается новый день. Моя дочка, сударь, — я за Бет могу поручиться, — хорошая девушка, хотя, может статься, и малость строптивая. Уж она вам так обязана, сударь, так благодарит вас…

— Полно, Дэнси, я не заслуживаю благодарности твоей дочки. Я сделал для нее только то, что считал своим долгом, и я сделал бы это для каждого, даже самого ничтожного человека. Сказать по правде, твоя дочь, пожалуй, и не нуждалась в моем вмешательстве. Она уже нашла себе достойного защитника в отважном Робине Гуде…

— Ах, сударь, — прервал браконьер, наклоняясь к Голтсперу, словно собираясь сказать ему что-то по секрету, — ведь вот поди разбери! Его-то она и не поблагодарила, и бедный малый просто из себя выходит, что она его ни во что не ставит. Уж как я ее ни уговариваю, чтоб она поладила с парнем, потому как я считаю: отличный малый, и к Бет, как надо, относится, — да все без толку, сударь, ничего не слушает! Вот правильно говорится в пословице: «Кобылу к воде подвести один человек может, а заставить ее пить, коли она не хочет, не могут и сорок человек».

— По-моему, друг Дэнси, — спокойно возразил кавалер, — тебе следовало бы предоставить твоей дочери самой разбираться в том, чего ей хочется, особенно в том деле, о котором ты говоришь. Ее чувства верней подскажут ей, что для нее хорошо.

— Ах, сударь, — вздохнул нежный родитель прекрасной Бетси, — если дать ей волю делать все, что ей хочется, так она живо себя загубит! Не то что она плохая девушка, моя Бетси, нет! Она девушка хорошая, что и говорить. Да слишком уж она у меня своевольна, сударь, да притом еще и гордячка — все тянется к тем, кто повыше ее. Поэтому она и на Уилла глядит сверху вниз. Ведь он, сударь, такой же бедный лесник, как и я.

Может быть, Голтспер и подозревал, что у красавицы Бетси есть другие причины не любить Уилла Уэлфорда, но сейчас было не время толковать об этом, и он без долгих разговоров перешел к делу, ради которого позвал к себе старого лесника.

— Вот шесть писем, которые надо доставить по назначению, — сказал он, беря письма со стола. — Посмотри, — добавил он, поднося их к лампе, — я поставил номера на каждом, чтобы ты знал, в каком порядке их разносить по домам, так, чтобы не ошибиться. Мне нечего говорить тебе, Дэнси, что каждое письмо ты должен передать в собственные руки адресата или не отдавать его вовсе.

— Понятно, сударь. Я не должен отдавать его никому, кроме того, кому оно предназначено. Можете положиться на Дика Дэнси!

— Знаю, Дик, потому-то я и поручаю тебе это дело. Хотелось бы мне отдать тебе и остальные письма, но, к сожалению, это невозможно. Их надо доставить совсем в другую сторону, и я их пошлю с другим человеком.

— Со мною здесь Уилл Уэлфорд, сэр. Ведь вы за ним тоже посылали?

— Посылал. Так ты думаешь, ему можно верить, Дэнси?

— Что вы, сударь! Можете не опасаться! Он ни церковь, ни короля не почитает. И уж не раз сидел за это в колодках.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Голтспер. — Вот так рекомендация о надежности! Но не беда! Он не будет знать, зачем его посылают, поэтому нет ничего опасного в том, что он понесет письма.

Дэнси, видя, что Голтсперу не терпится, чтобы он поскорее отправился в путь, не стал задерживаться, но, прежде чем выйти из дома в холодную предрассветную мглу, подкрепился кружкой доброго эля, которую ему по приказанию хозяина поднес Ориоли.

Затем в комнату вошел Уилл Уэлфорд, тот самый, что исполнял роль Робина Гуда на сельском празднике.

Он уже снял зеленый плащ и теперь был в своей обычной серой куртке и широких, как юбка, штанах, стянутых на икрах. На ногах у него были все те же зеленые шерстяные чулки, в которых он изображал разбойника, и те же высокие сапоги, подбитые гвоздями, а на голове шляпа с высокой тульей, украшенной петушиными перьями, заткнутыми за алую ленту, та самая, в которой он плясал на сельском празднике.

Вообще говоря, костюм лесника был не лишен некоторого изящества. Его откровенное щегольство ясно показывало, что он очень гордится своей внешностью. По правде сказать, у него было мало оснований гордиться собой. На празднике он отнюдь не блистал в роли благородного разбойника Шервудского леса, а теперь, когда он поснимал с себя свои павлиньи перья, совсем не был похож на человека, которого красавица Бет Дэнси могла бы выбрать своим рыцарем.

Выражение его лица, злобное от природы, было не то чтобы мрачно, а угрюмо, и во взгляде водянистых, рыбьих глаз было что-то трусливое и неискреннее.

Уилл Уэлфорд явно был не из тех людей, на кого можно вполне положиться. Такой человек, поддавшись дурному чувству, способен предать своего же единомышленника.

Генри Голтспер относился к нему с подозрением и поэтому воздержался посвятить его в тайну этих шести писем, которые поручил ему доставить по назначению. Он только назвал ему имена дворян, коим их надлежало вручить.

Пообещав с готовностью выполнить поручение, лесник вышел из комнаты, но, едва очутившись в темной передней, оглянулся через плечо, и по его злобному взгляду нетрудно было догадаться, какие чувства питает он к Голтсперу.

Таким же недоверчивым и злобным взглядом он смерил молодого индейца, когда тот с явной неохотой подал ему на прощанье кружку эля.

Он молча взял кружку из рук Ориоли, молча осушил ее, не пожелав