Год в Провансе - Питер Мейл

Я уже не раз слышал, как о девяносто втором годе говорят как о времени, когда на Прованс хлынут потоки иностранных денег, ибо именно в этом году произойдет окончательное объединение стран Общего рынка. Национальности будут забыты, и все мы станем одной дружной европейской семьей. Финансовые ограничения отпадут, и что тогда станут делать испанцы, итальянцы и все прочие? Правильно, все они, размахивая чековыми книжками, кинутся в Прованс и начнут покупать дома.

Так думали очень многие, хотя я и не понимал, почему что-то подобное должно случиться. В Провансе и так живет довольно много иностранцев, и все они купили здесь дома без особых проблем. А что касается разговоров о европейской интеграции, то сомнительно, что одна подпись на бумаге способна отменить соперничество, дипломатические свары, бюрократические проволочки и бессовестную борьбу за особые привилегии, которыми все страны — а в особенности Франция — не брезгуют, когда им это выгодно. Через пятьдесят лет, возможно, что-нибудь и изменится, а к девяносто второму году вряд ли.

Но Массо твердо верил в грядущее благоденствие. В девяносто втором году он продаст свой дом и удалится на отдых или, может быть, купит маленький табачный магазинчик в Кавайоне. Я спросил, что же он станет делать с тремя своими злющими псами, и на минуту мне показалось, что Массо сейчас разрыдается.

— Они не смогут жить в городе, — горько вздохнул он. — Придется их пристрелить.

Несколько минут он шел вместе со мной по тропинке и немного взбодрился, вспомнив, что уже скоро разбогатеет. И, кстати, самое время. Человек, всю жизнь тяжело проработавший, имеет право отдохнуть. Он должен провести старость в покое и комфорте, а не ломать спину, работая на земле. Земля, принадлежавшая Массо, славилась по всей долине своей неухоженностью, но он всегда разглагольствовал о ней как о чем-то среднем между садами Версаля и вылизанными виноградниками Шато-Лафита. Потом он свернул с тропинки и отправился в лес терроризировать каких-нибудь несчастных птах, грубый, жадный и хитрый старый врун. За прошедшие месяцы я искренне привязался к нему.

Тропинка была щедро усыпана отстрелянными гильзами. Их оставили те, кого Массо презрительно именовал chasseurs du sentier — «тропиночными охотниками» — и считал жалкими размазнями, которые боятся промочить в лесу ноги и надеются, что глупая птица сама угодит под их выстрел. Кроме гильз попадались раздавленные сигаретные пачки, пустые банки из-под сардин и бутылки — сувениры, оставленные любителями природы, теми самыми, что постоянно жаловались на туристов, загадивших весь Люберон. Видимо, им казалось, что мусор, оставленный ими самими, не представляет угрозы для окружающей среды. Они были порядочными поросятами, эти провансальские охотники.

Вернувшись домой, я застал небольшую конференцию, проходящую вблизи электрического счетчика, что скрывался за деревьями на заднем дворе. Представитель ЭДФ[185] открыл его, чтобы снять показания, и обнаружил, что в счетчике поселилась большая колония муравьев. Разглядеть цифры и подсчитать, сколько электричества мы израсходовали, было невозможно. Муравьев следовало срочно прогнать. К моей жене и человеку из ЭДФ тотчас же присоединился Меникуччи, который, как мы подозревали, поселился у нас в бойлерной.

— Oh là là. — Он наклонился, чтобы получше рассмотреть счетчик. — Ils sont nombreux, les fourmis.[186]

На этот раз Меникуччи нисколько не преувеличил. Муравьев было столько, что они казались одной сплошной массой, заполнившей весь ящичек для счетчика.

— Я к ним и пальцем не притронусь, — решительно заявил человек из ЭДФ. — Они забираются в одежду и потом кусаются. Прошлый раз, когда я вытряхивал муравьев из счетчика, они остались со мной до самого вечера. — Он посмотрел на шевелящуюся массу, задумчиво постучал отверткой по зубам, а потом повернулся к Меникуччи: — У вас есть паяльная лампа?

— Я водопроводчик. Конечно, у меня есть паяльная лампа!

— Bon. Тогда мы попробуем их оттуда выжечь.

Меникуччи посмотрел на него с ужасом. Он даже шагнул назад и перекрестился. Затем хлопнул себя по лбу. Он поднял указательный палец к небу жестом, означающим либо крайнее несогласие, либо намерение прочитать лекцию, либо и то и другое.

— Я не верю своим ушам! Что вы сейчас сказали? Паяльная лампа? А вы знаете, какой ток проходит по этому кабелю?

— Я электрик. Разумеется, я знаю, — обиделся представитель ЭДФ.

Меникуччи фальшиво изобразил удивление:

— Ah bon? Ну тогда вы, наверное, знаете, что случится, если загорится кабель под током?

— Да я осторожно.

— Осторожно! Осторожно! Mon Dieu, мы все можем погибнуть вместе с муравьями.

Человек из ЭДФ сунул отвертку в карман и скрестил руки на груди:

— Ну и прекрасно. Лично я к муравьям не притронусь. Убирайте их сами.

Меникуччи на минуту задумался, а потом повернулся к моей жене с видом фокусника, готовящего свой коронный номер:

— Не могла бы мадам принести нам лимоны, штуки две или три, и ножик?

Мадам помощница фокусника сбегала на кухню и тут же вернулась с ножом и лимонами, и Меникуччи разрезал каждый на четыре части.

— Этой astuce[187] меня научил один очень старый человек, — загадочно проговорил он и пробормотал себе под нос еще что-то не особенно любезное о дураках и паяльных лампах. Представитель ЭДФ обиженно фыркал под деревом.

Разрезав лимоны, Меникуччи приблизился к счетчику и начал осторожно поливать его цитрусовым соком. Время от времени он останавливался, чтобы проверить, как эти кислые потоки нравятся муравьям. Те в панике покидали ящик, толкаясь и карабкаясь друг на друга. Меникуччи торжествовал.

— Voilà, jeune homme, — снисходительно обратился он к представителю ЭДФ. — Муравьи не выносят лимонного сока. Так что сегодня вы научились чему-то новому и полезному. Если будете класть нарезанный лимон рядом со счетчиком, они никогда в нем не поселятся.

Демонстрируя черную неблагодарность, человек из ЭДФ тут же стал жаловаться на то, что счетчик стал липким от сока.

— Лучше липкий, чем сгоревший дотла, — парировал Меникуччи и отправился к своему котлу. — Beh oui. Лучше липкий, чем сгоревший.

Стояло классическое бабье лето: днем мы еще купались, а по вечерам разводили огонь в камине. Но как-то ночью все кончилось с типичной для Прованса внезапностью. Мы легли спать в одном времени года, а проснулись в другом.

Дождь начался около полуночи и продолжался до следующего вечера. Это были не теплые и жирные летние капли, а сплошной серый поток. Он заливал виноградники, прибивал к земле кусты и превращал цветочные клумбы в густую грязь, а грязь — в коричневые реки. Прекратился он уже в сумерках, и мы пошли посмотреть на нашу подъездную дорогу или, вернее, на то место, где она была еще накануне.

Она уже пострадала во время августовской грозы, но тогдашние промоины показались мелкими царапинами по сравнению с тем, что мы увидели сейчас. На месте дорожки остался только ряд глубоких кратеров, а весь смытый с нее песок и гравий мокрыми, неопрятными кучами лежал на асфальтовой дороге и на дынном поле напротив дома. Выглядело все это хуже, чем покрытое воронками минное поле, и только человек, ненавидящий свою машину, рискнул бы проехаться по ней вниз к шоссе. Нам стало ясно, что без бульдозера и без нескольких тонн нового гравия здесь не обойтись.

Я позвонил месье Меникуччи. За последние месяцы мы привыкли считать его чем-то вроде живых «Желтых страниц», а поскольку к нашему дому он относился как в некотором роде к своей собственности, то и советы его часто оказывались исключительно ценными. Он внимательно выслушал историю о погибшей дорожке, лишь изредка вставляя сочувственные восклицания — quelle catastrophe! — и давая понять, что понимает всю глубину постигшего нас несчастья.

Я замолчал и услышал, как Меникуччи бормочет, мысленно составляя список необходимых материалов и оборудования:

— Une bulldozer, bien sûr, un camion, une montagne de gravier, un compacteur…[188] — Потом он промычал какой-то музыкальный отрывок, вероятно помогающий мыслительному процессу, и наконец нашел решение: — Bon. Тут есть один юноша, сын наших соседей, он со своим бульдозером творит чудеса, и цены у него вполне приличные. Его зовут Санчес. Я попрошу его завтра заехать к вам.

Я напомнил Меникуччи, что заехать к нам на обыкновенной машине невозможно.

— Ничего, он к этому привык, — заверил меня тот. — У него мотоцикл со специальными колесами. Он проезжает везде.

Следующим утром я наблюдал, как Санчес крутит слалом на бывшей подъездной дорожке. Он ловко объезжал все кратеры и приподнимался на седле, когда под колеса попадались кучи земли. Внешний вид юноши являл собой чистейший образец moto chic: у него были черные волосы, черная кожаная куртка и черный мотоцикл. Лицо скрывали огромные очки с зеркальными стеклами. Интересно, знаком ли он со стильным месье Фруктусом? Они отлично смотрелись бы вместе.