Сжигая за собой мосты - Татьяна Полякова

– Держи, – протянул он мне полотенце.

– Спасибо, – промямлила я, все еще находясь под впечатлением от своих грез. Я заглянула в его глаза, пытаясь прочитать в них ответ на мучивший меня вопрос.

– Все нормально? – спросил он.

– Это твое? – кивнула я на полку с парфюмом.

– Мое, – удивился он.

– Вот этот тебе нравится? – взяв флакон в руки, спросила я, прямо-таки впиваясь в Макса взглядом.

– Разумеется, нравится, если я его до сих пор не выбросил. А в чем дело?

Классический аромат, ты что-то имеешь против?

– Нет, – поспешно ответила я. – Просто в Италии…

Он терпеливо ждал продолжения, а я понятия не имела, что сказать. Мне показалось или в его глазах действительно таилась озорная усмешка? Рост подходит, но голос, голос был другой; хотя голос можно изменить.

– Что в Италии? – спросил он.

– Так, ничего.

Я поставила флакон на место и едва ли не бегом припустилась из ванной.

Ужинали мы втроем, Карл, накрыв на стол, удалился. Я сидела и ломала голову: является ли моя недавняя мысль о том, что Макс и ангел-хранитель – одно и то же лицо, совершенно идиотской или в ней все же есть смысл? Богатый человек болтается по ночным улицам где-то в Италии – смех, да и только… Да что же такое, хоть бы знак какой подал, подмигнул, к примеру. Макс вскинул голову и весело мне подмигнул. Я застыла с поднятой ко рту вилкой.

– Что скажешь? – спросил Макс.

– В каком смысле? – растерялась я.

– Как тебе стряпня Карла?

– Изумительно.

Я смогла-таки запихнуть вилку в рот и призвала себя к порядку. Зато после ужина сразу же засобиралась домой, не помогли ни уговоры Макса, ни умоляющие взгляды Янки. Пока Макс выгонял машину из гаража, сестра канючила, стоя рядом:

– Ну, Жанночка…

– Нельзя идти у мужчины на поводу, – шипела я. – Запретный плод всегда сладок, а то, что преподносят на блюдечке, восторга не вызывает. – Я успела произнести еще массу банальностей, прежде чем мы загрузились в машину.

Макс ехал не спеша, а мне не терпелось поскорее оказаться дома. Разумеется, я не подозревала, какой сюрприз готовит нам судьба, иначе ни за что не стала бы торопиться. Мы приехали, и Макс вышел из машины вместе с нами. Я подумала, что утруждает он себя напрасно, потом решила, что он хочет увидеться с Музой, потом просто махнула рукой. Впоследствии я сказала судьбе спасибо за то, что Макс независимо от его мотивов пошел с нами.

Мы поднялись на наш этаж, и первое, на что обратили внимание, – входная дверь прикрыта неплотно.

– У мамаши, должно быть, гости, – пожала Яна плечами.

Я не стала возражать, хотя не замечала, чтобы Муза когда-нибудь раньше забывала запереть дверь, однако в тот момент ничего похожего на беспокойство не ощутила.

Мы вошли в просторный холл, в квартире стояла тишина, не похоже, чтобы гости были в доме.

– Муза, – громко позвала я, но никто не ответил. С удивившей меня саму робостью я зашла на кухню – неубранная посуда на столе, пепельница, заполненная окурками, распахнутое окно.

– Может, она спит? – хмуро спросила Янка и пошла в спальню матери, откуда крикнула через мгновение: – Ее здесь нет.

Макс заглянул в гостиную и развел руками:

– Никого.

Мы неуверенно переглянулись, чувствуя, как нарастает беспокойство. Я проверила одну ванную, потом другую. Свет был выключен, и Музы там, естественно, не оказалось.

– Да где она может быть? – возмутилась Янка. – Ушла и дверь забыла закрыть?

Я увидела на консоли дамскую сумочку и мобильник Музы.

– Вряд ли она оставила бы телефон, – подумала я вслух.

Янка стремительно направилась в свою комнату, по дороге заглянув в мою.

– Черт-те что, – фыркнула недовольно. – Может, она в кабинете отца?

Туда мы пошли вместе. Я толкнула дверь и замерла, не в силах вымолвить хоть слово. Муза сидела в кресле, руки и ноги ее были стянуты скотчем. Лицо залито кровью. Голова откинута назад, на шее…

– Мамочка! – заорала Янка, и в тот момент я поняла: Музу убили.

– Черт, – протяжно выдохнул Макс, хватая Янку в охапку, а я стояла, не в силах отвести взгляд от убитой. Ее ноги до самого паха были в жутких порезах, руки тоже, горло перерезано, здесь орудовал настоящий маньяк.

Янка билась в истерике, что-то крича, а я наконец-то заставила себя перевести взгляд и увидела еще кое-что. Портрет Музы, который украшал кабинет отца, был снят со стены, и теперь перед нами предстала дверца сейфа, вмонтированного в стену. Я понятия не имела о тайнике. Дверца была распахнута, и даже со своего места я видела, что сейф пуст.

– Как ты? – спросил Макс, тревожно глядя на меня. Я покачала головой, не зная, что ответить. – Вызови милицию.

Я бросилась в холл, мало что соображая, но номер набрала. То, что я говорила в ту минуту, начисто стерлось из памяти. Перед глазами было залитое слезами лицо Янки с размазанной косметикой, а в ушах стоял ее крик: «Мамочка!»

Мне казалось, что до появления милиции прошла целая вечность, все это время мы безуспешно пытались успокоить Яну. Что бы я делала без Макса, ума не приложу, наверное, тоже бы истерично вопила, вцепившись в сестру. В мозгу билась только одна мысль: «Музу убили, сначала отца, а теперь и ее». Сомнений не осталось: она знала о его делах гораздо больше, чем пожелала рассказать мне. Янке пришлось вызывать «Скорую». Сестру уложили в постель, сделали уколы, и она вскоре забылась тревожным сном. Я сидела рядом с ней, глядя в окно, за которым сгущались сумерки. Объяснялся с милицией Макс. Я слышала голоса мужчин из-за двери и боялась выйти, боялась вновь увидеть тело мачехи там, в кресле.

То и дело раздавались шаги, хлопала входная дверь, а я сидела, раскачиваясь и чувствуя, как по моим щекам катятся слезы. Наконец я нашла в себе силы подняться и вышла из комнаты. В гостиной находилось четверо мужчин. Макс стоял, привалившись к подоконнику, взглянул на меня и сказал поспешно:

– Она не сможет сейчас отвечать на вопросы.

– Смогу, – тряхнув головой, ответила я.

Все последующие дни Макс практически не покидал нас. Я была ему за это очень благодарна, не знаю, как бы я справилась без него. Яна меня очень беспокоила, после разговора со следователем у нее опять началась истерика. Она кричала: «Это я во всем виновата, я…» – и сердце у меня сжималось в предчувствии еще худшей беды.

Я пробовала с ней говорить, но на мои вопросы она не отвечала, повторяла бессмысленно:

– Это я, я… – и вновь заливалась слезами. Оставалось лишь гадать, что это – запоздалое дочернее раскаяние или в ее словах действительно был некий смысл.