Диагноз смерти (сборник) - Амброз Бирс

Ну вот, теперь я спокоен, да и писать мне больше не о чем. Этот ужас канул туда, откуда явился: в бездну мрака и сомнений.

Что ж, я снова вполне владею собой, снова «я – капитан души своей»[7]. Но это еще не конец, а лишь шаг по пути искупления. Моя казнь неотступна, она предстает мне то в одном, то в другом обличье. Вот и спокойствие мое из того же ряда. Утешает лишь, что казниться мне назначено не вечно. «Приговорен к адским мукам до конца жизни его». Экая глупость: позволить преступнику самому определять продолжительность кары. Мой срок истекает нынче.

Мир вам всем. Сам я его не сподобился».

III

Свидетельство покойной Джулии Гетмен, полученное при посредстве медиума Байролла

«Легла я рано и заснула почти сразу же. Разбудило меня необъяснимое предчувствие чего-то ужасного. Помнится, в той, былой жизни оно посещало меня не так уж редко. Я понимала, что бояться мне нечего, но отделаться от него никак не могла. Мужа моего, Джоула Гетмена, дома не было; все слуги спали в другом крыле дома. Все было как обычно, причин для тревоги, казалось бы, никаких. Но охвативший меня ужас был так силен, что просто лежать я уже не могла. Я села и зажгла лампу, но это, противу ожидания, не помогло, скорее наоборот: при свете страшная тревога стала еще сильнее. Мне подумалось, что полоска света под дверью вернее укажет, где я, тому злому, что затаилось где-то снаружи. Вам, до поры обретающимся во плоти и подвластным страшным фантазиям, нетрудно представить, как сильно надо перепугаться, чтобы спасаться в темноте от ночных страхов. Все равно что запереться в крепости вместе с врагом – стратегия отчаяния!

Погасив лампу, я натянула одеяло на голову и лежала, вся дрожа. Я боялась позвать кого-нибудь на помощь, даже молиться не могла. В таком вот жалком состоянии я пробыла довольно долго. Вы бы сказали – «несколько часов», для нас же, обретающихся вне тел, слова эти не имеют смысла, ибо времени здесь не существует.

Наконец я услышала – кто-то идет по лестнице! Шаги были тихие, медленные, неуверенные; тот, кто шел, явно не знал, куда поставить ногу. Я же своим смятенным разумом понимала лишь, что близится нечто слепое и бессмысленное, что все мольбы о пощаде будут тщетны. Мне тогда показалось еще, будто внизу, в холле, осталась гореть лампа, и неуверенные шаги изобличают в пришельце порожденье тьмы ночной, непривычное к свету. Конечно, это было глупо, тем более что я своими руками потушила лампу в спальне, но что вы хотите от насмерть перепуганной женщины. У страха ведь нет рассудка, он глуп по определению. Он способен лишь рождать зловещие образы и нашептывать коварные и противоречивые советы. Мы, обретающиеся в Царстве Ужаса, томящиеся в вечном мраке, окруженные призраками былой жизни, не видящие друг друга и даже себя, но обреченные ото всех таиться, более всего стремимся к общению с теми, кто нам дорог, но мы немы, мы их боимся, а они боятся нас. Но иногда преграда рушится, вековечный закон отступает перед бессмертной мощью любви или ненависти. С нас тогда снимается заклятье, и мы делаемся видимы для тех, кого хотим предостеречь, утешить или покарать. Нам самим неведомо, в каком обличье мы им предстаем, знаем лишь, что оно ужасает тех, кого мы хотим успокоить и от кого ждем участия.

Умоляю, простите за многословие ту, что когда-то была женщиной. Но способ, которым вы нас вопрошаете, столь несовершенен, что наши ответы едва внятны для вас. По невежеству своему вы спрашиваете о том, что и для нас неведомо или запретно. А многое из того, что нам открыто, мы не можем вам передать, поскольку знание это утратит смысл, если облечь его в слова. Ведь нам приходится общаться с вами на вашем бедном языке, который составляет лишь малую часть нашего. Живые думают, будто у нас есть какой-то свой мир. Нет, мы знаем лишь один мир – тот, в котором вы живете, но для нас в нем нет ни солнца, ни тепла, ни музыки, ни смеха, ни птичьего щебета, ни дружества.

Но я умерла не от страха: Оно отступило, ушло. Я слышала, как шаги на лестнице становятся все тише, удаляясь. Они показались мне поспешными, словно пришелец сам чего-то боялся. Я вскочила с постели, собираясь позвать на помощь. Но едва я нашарила дверную ручку, как – милостивый Боже! – снова услыхала на лестнице шаги. На этот раз они были быстрые, уверенные и такие тяжелые, что даже пол вздрагивал. Я забилась в угол, сжалась в комок. Попыталась молиться. Призывала в мыслях своего любимого мужа. Потом услышала, как отворяется дверь. Тут я провалилась в беспамятство и очнулась лишь тогда, когда чьи-то руки стиснули мне горло. Я замолотила руками по полу… пыталась отбиваться… а меня вдавливали в пол… потом язык вывалился у меня изо рта! И я перешла в нынешнее свое состояние.

Нет, я так и не узнала, кто это был. О нашем прошлом мы знаем не более, чем знали в минуту смерти. Мы видим то, что происходит сейчас, но былое для нас застыло; нам ведомо лишь то, что запечатлено в нашей памяти. Нам недоступна вершина Истины, с которой можно рассмотреть причудливый пейзаж страны былого. Мы все еще обретаемся в Долине Теней, прячемся в укромнейших ее местах, разглядываем сквозь заросли тамошних обитателей, безумных и злобных. Откуда же нам узнать о прошлом хоть что-то новое?

То, о чем я хочу рассказать, случилось ночью. Приход ночи мы определяем по тому, что люди удаляются в свои жилища. Тогда мы выходим из наших убежищ, подходим к домам, которые когда-то были нашими, заглядываем в окна, а порой даже решаемся войти и взглянуть на вас, когда вы спите. Я долго пробыла у того места, где свершился мой уход из той жизни. Мы часто так делаем, пока живы те, к кому мы питаем любовь или ненависть. Я никак не могла найти способ сообщить о себе мужу и сыну, сказать им, что я рядом, что по-прежнему люблю их и всецело сострадаю их скорбям. Когда я склонялась над ними спящими, они просыпались. Стоило же мне, отчаявшись, приблизиться к ним бодрствующим – и первый же взгляд живого человека гнал меня прочь.

И в ту ночь я искала их, но никак не могла найти… да и боялась найти. Их не было ни в доме, ни на лужайке, залитой лунным светом. Хотя солнце утрачено для нас навсегда, луну – и полную, и ущербную – мы все-таки видим. Она светит нам по ночам, а иногда и днем, восходит и садится, как в былой жизни.

Охваченная печалью, я покинула лужайку и пошла в тишине по освещенной луной дороге. И тут услышала возглас моего бедного мужа, преисполненный испуга и изумления, и голос сына – он уговаривал отца, пытался успокоить. Оба они стояли в тени, отброшенной деревьями… стояли близко, так близко. Их лица были обращены ко мне, а муж смотрел на меня во все глаза. Он меня увидел… наконец-то он меня увидел! Стоило мне это осознать, и мой страх отлетел, как дурной сон. Любовь победила роковое заклятье, победила закон, разделяющий живых и неживых! Охваченная восторгом я вскричала… мне казалось, что вскричала: «Он видит! Он видит меня! Он все поймет!».