Господин Никто - Богомил Райнов

В этот момент где-то далеко раздается тревожный вой пожарной сирены. Я прерываю работу и прислоняюсь к стене, едва держась на дрожащих ногах и задыхаясь от кашля, но окрыленный надеждой. Звуки сирены усиливаются, она пронзительно завывает в глубоком желобе Рю де Прованс. И вот уже на лестнице слышится тяжелый топот множества ног.

Бешеный штурм двери прекратился. Несмотря на врожденную глупость, Уж почел за благо на время затаиться или дать тягу. Выключив свет, я бесшумно отпираю главную дверь и становлюсь рядом с таким расчетом, чтобы меня не было видно, когда она откроется. Чуть не в ту же минуту дверь широко распахивается, и в помещение врываются пожарники, волокущие пожарный рукав с брандспойтами. Скрывающая меня дверь, густой дым и то обстоятельство, что внимание всех обращено на огонь, дают мне прекрасную возможность выскочить незамеченным. Но, осторожно выглянув из-за двери, я замечаю, что по лестнице крадучись поднимается Ворон. Наверное, минуты на две он скрывался в квартире Младенова и теперь торопился снова занять свой пост. Я бы сказал, что этот человек упрям и злобен, как бульдог, только боюсь обидеть собаку.

В то самое мгновение, когда Ворон ступает на последнюю ступеньку, я стремительно бросаюсь на площадку и, сосредоточив все свои силы в правой ноге, пихаю охрану Центра прямо в живот. Ворон взмахивает руками, стараясь удержаться, но, так как сзади ухватиться не за что, он падает спиной на лестницу и скатывается на нижнюю площадку. Перепрыгивая через две ступени, я бегу за ним следом, но, приподнявшись, Ворон вцепляется в меня, когда я пробегаю мимо. Я помогаю ему встать и новым ударом, на сей раз прямо в желтые зубы, отправляю его на следующую площадку. Теперь Ворон замирает на месте, но, поскольку он имел счастье упасть на голову, возможно, не сразу придет в себя.

Я перевожу дух, иду медленнее, как человек, вышедший поглядеть, что творится вокруг и чем вызвана такая суматоха. Внизу, у входа, собралась группа жильцов и случайных зевак. Кралева и Ужа среди них нет. Смешиваюсь с толпой, чтобы послушать комментарии, но, убедившись, что никто не обращает на меня внимания, направляюсь вниз по улице и думаю о том, что эти парижские зеваки поистине странное племя. Волнуются из-за горящей на крыше кучки газет, не подозревая о том, что этажом ниже, может быть, лежит убитый некий политический лидер.

9

На моих часах только девять, и мне приходит в голову, что они остановились. Все же я подношу их к уху — нет, работают нормально. Столько всего случилось за последнее время, что, как мне кажется, должна быть по меньшей мере полночь.

Разумеется, то, что сейчас только девять, мне как нельзя более кстати. Взяв на Лафайет такси, я еду на Вивьен, чтоб там пересесть в «ягуар». Оказывается, я совершенно напрасно отпустил такси — моей машины нет на месте.

Иду по узкой улочке обратно, обдумывая по дороге, что мне предпринять. И лишь перед зданием Биржи устанавливаю, что за мною следят с близкого расстояния, и весьма усиленно: один тип идет впереди меня, другой позади, а третий следует рядышком по мостовой, восседая на зеленой «веспе».

Примененная система слежки не оставляет места для сомнений, что в данном случае я имею дело не с кралевскими людьми. Предыдущее наблюдение с грузовичка и темно-синего «меркурия» тоже затея не Кралева. Это либо американцы, либо мои друзья французы. Вероятнее всего, французы.

Кого-нибудь более чувствительного, чем я, наверное, обидел бы факт, что после такой самоотверженной работы в пользу определенных служб эти самые службы берут тебя на мушку. Я, однако, редко позволяю себе роскошь проявлять чувствительность и достаточно хорошо знаю правила игры, чтобы рассчитывать на благодарность.

Единственно, в чем я отдаю себе отчет, идя в сторону Больших Бульваров в сопровождении двух пешеходов и едущего «веспе», это то, что, хотя я нахожусь под открытым небом, положение мое почти столь же трагично, как в ловушке на чердаке. Операция «Незабудка» начнется не позднее послезавтра. Кралев, вероятно, уже летит по шоссе на Марсель. Он расправится с Лидой, отдаст ее в надежные рууки, после чего улетит в Грецию или Турцию, чтоб лично заняться операцией. Знаю о предстоящем покушении на жизнь десятков тысяч невинных людей только я — жалкий безоружный одиночка, плетущийся по парижским бульварам под зорким наблюдением трех французских соглядатаев, лишившийся своего передатчика, автомашины, оружия и оставшийся ко всему прочему с несколькими франками в кармане.

Медленно шагая по улице, я без всякого смысла всматриваюсь в витрины ювелирных мастерских, украшенных мелкими монетами, червонцами и таблицами, сообщающими прохожим о курсе турецкой лиры и наполеондора. Иду, почти не ощущая под собою ног, почти не ощущая самого себя, почти не ощущая ничего, кроме тягостного чувства пустоты, безнадежной отрешенности в беспредельном пустом пространстве, где раздаются одинокие шаги человека, которым, быть может, являюсь я сам.

«Ладно, забирайте меня! Все равно я уже ни на что не годен!» — мысленно предлагаю я соглядатаям, машинально прикидывая одновременно, действительно ли я ни на что не годен или это просто усталость заставляет меня разыгрывать трагедии.

Я мог бы зайти к Франсуаз. Она говорила сегодня, что после семи будет дома. Мог бы пойти к ней и рассказать все, что мне известно об операции «Незабудка». Но Франсуаз — рядовой служащий, такой же, как я. Сама она не в состоянии что-либо решить, а что решат другие, неизвестно. По всей вероятности, не станут вступать в конфликт с американцами только ради того, чтобы произвести на меня хорошее впечатление.

И все же посетить Франсуаз необходимо. Не для того, чтоб посвятить ее в тайну относительно операции «Незабудка», а чтобы уладить кое-какие другие дела. И между прочим сказать ей, что такая вот слежка за своими людьми — настоящее расхищение государственных средств.

Выхожу на Большие Бульвары и на первой же стоянке беру такси. С досадой, но и с некоторой гордостью констатирую, что через две минуты пеший эскорт сменяется автомобильным. Бывают, значит, моменты, когда и мелкая сошка пользуется своей долей внимания общества.

Открыв мне, Франсуаз вводит меня в свою «студию» без грубостей, но и без тени теплоты. Точнее сказать, с ледяным спокойствием. Даже не поверишь, что каких-то десять часов назад эта самая женщина замирала в моих объятиях. Впрочем, мне не раз приходило в голову, что, лаская меня одной рукой, она может, глазом не моргнув, всадить в меня пулю другой. Притом не по злобе, а потому, что этого требует дело.

— Что тебя сюда привело? — холодно спрашивает она с такой неприязнью, что фраза для меня звучит примерно так: «Ни за что бы не подумала, что у тебя хватит наглости появиться снова».

— Может, ты хотя бы предложишь мне сесть? — отвечаю вопросом.

Женщина безучастно пожимает плечами.

— Располагайся. Только имей в виду, что не смогу уделить тебе много времени.

— Я и сам тороплюсь. Меня ждут ваши преследователи. Нельзя же заставлять их томиться, посматривая на часы.

Пропустив мое замечание мимо ушей, она берет со стола «синие» и закуривает, продолжая стоять. И вообще ведет себя так, что ее прежние грубости кажутся мне сейчас сентиментальными пустячками.

— Мне бы хотелось знать, Франсуаз, в чем именно я провинился?

Раньше она говорила в подобных случаях: «А ты как думаешь?» или «Не прикидывайся идиотом», но сейчас рубит сплеча:

— В самом тяжком: в двойной игре.

— Фантазия! — презрительно бормочу я и тоже закуриваю «синие», поскольку у меня курево на исходе так же, как и деньги.

— Ты весьма нахален. Но нахальство считается преимуществом только в том случае, если оно сопровождается известной долей осторожности. Ты не учел того обстоятельства, что люди вроде тебя всегда вызывают определенное сомнение: кто однажды стал предателем, может стать им снова.

При обычных обстоятельствах я на эту назидательную реплику не обратил бы внимания. Но сейчас она вспыхивает в моем сознании, как светящийся указатель. Это ремесло не терпит лишней болтовни, так как, желая сказать одно, можешь сболтнуть другое. Вполне понятно, что в глазах Франсуаз я все еще предатель родины, но предатель, ведущий двойную игру. Остается только понять, на основании чего сделан вывод о двойной игре.

Сегодня утром я не слышал такого обвинения. Значит, оно возникло потом. Единственным, что, по моим наблюдениям, произошло позднее в этот день, была маленькая проверка в мое отсутствие спрятанного под плитой устройства. Сперва я не придал этому значения: со свойственной ей подозрительностью Франсуаз послала людей проверить, действительно ли я спрятал аппарат под паркетом или оставил его в машине. Теперь мне все представляется в несколько ином свете. Теперь мне понятен и внезапный любовный порыв брюнетки, имеющий целью подольше задержать меня у себя. В коробке аппарата был магнитофон, и он записал все то, что я слышал и о чем упомянул лишь вскользь в беседе с Франсуаз; запись была прослушана в то время, когда я пребывал здесь.