Разрушительная красота (сборник) - Евгения Михайлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где ваша семья?
— После звонка Рафаэла я отправил их на дачу. В полицию только что позвонил. Едут. Я сначала подумал, что вы как раз из полиции. Теперь вижу, что вроде нет.
— Я так. Между. Между людьми и полицией. Сохраните мой телефон, сейчас наберу. Сергей Кольцов, частный детектив. Я вас найду. Надо защищаться. Вот теперь надо защищаться.
— Как Оля?
— Поправляется. Вот и топот правоохранителей.
— Вы останетесь?
— В качестве кого?
— В качестве свидетеля, что именно я убил.
— Дело не настолько сложное в смысле доказательств, чтобы им иметь такого свидетеля. Держитесь, Ервант.
— Спасибо. Я в порядке, Сергей.
«Как же это все? — думал Сергей. — Когда придет предел насыщения человеческими страданиями, чтобы на них не отвлекаться? Чтобы все было просто. Вот преступник, вот жертва. Искал — поймал. Сложил дважды два — прокурор потребовал срок. Ты доволен. Ты же искал. Опоздал — не опоздал, это уже не суть. Искал ведь преступника по делу Оли, а не убийцу Рафаэла, первого подозреваемого».
Сергей оставил машину в своем дворе и пошел в магазин за продуктами. Утром приедет жена. На душе было как-то муторно. Сергей шел по белым буквам: «паркетчик» и телефон. Куда ни свернет, эта надпись на тротуаре. Красками, фломастером, цветными мелками. Какой непринужденный и навязчивый сервис. А в спальне Май вскрывает паркет. А под ногами просто валяется паркетчик. Не взглянуть ли? И он позвонил по указанному телефону. Надо сходить. Может, какой-то маньяк так женщин ловит? Ему ответил невыразительный мужской голос:
— Да, делаю все с паркетом. Если вы в том районе, где написано, можете подъехать, договоримся.
Назвал адрес. Оказалось совсем рядом. Сергей позвонил по домофону в названную квартиру. И ему открыл дверь радостный клоун в колпаке!
— А я не паркетчик! Шутка.
И залился безумным смехом. Сергей вошел в прихожую. Посмотрел на полку с краской в тюбиках, на цветные мелки и фломастеры.
— То есть ты не баб так ловишь?
— Нет! Всех! Прикалываюсь.
— И никто не бил?
— Нет! Только один хотел, но передумал. Некоторым нравится. Смеются.
— А знаешь, старик, — сказал задумчиво Сергей. — Может, и неплохое дело ты себе придумал. Прикалываться.
Он взял с полки самый яркий мел и вышел на улицу. Дошел до места под фонарем, где объявление приколиста было написано самыми крупными буквами, и приписал внизу еще крупнее: «ЭТО НЕ ПАРКЕТЧИК. ЭТО КОЗЕЛ. ЧЕСТЬ ИМЕЮ, С. К.».
Родители Оли отказались от иска против Ерванта Григоряна. Это было решение Оли, с которым согласились родители. Оля стала опять красивой. Только печальной.
«Она теперь похожа на дождь», — сказала Сергею сумасшедшая Рита.
Врагу пожелаю
Кристина, кажется, впервые в жизни делала работу не по заказу, не к сроку, не конкретному работодателю. Она сама была своим работодателем. Как-то пошла в ритме биения пульса, поплыла по крови вен, услышав шепот и взрыв сердца. Она встретила человека.
Она встретила человека. Он воевал с фашизмом, попал в плен, выжил в Дахау. Дожил до девяноста двух лет, оставаясь активным ученым, умницей. Пару недель назад он на своей машине подвез ее домой. А на прошлой неделе его убили в московской больнице. Он приехал туда сам, к знакомым врачам, жена заплатила двести пятьдесят тысяч рублей за удаление желчного пузыря, его сердце позволяло операцию. Жена — доктор медицинских наук. Его выписали на третий день, сказали, что все погасили, что все не так остро, и вернули какую-то сдачу. К ночи его увезли по «скорой» в больницу Балашихи, где они жили, он промучился адской болью до утра. До смерти. Врачи этой последней больницы сказали, что ему ничего не делали. Ни-че-го! Просто дали болеутоляющие. Заглушили боль… Боль войны, боль Дахау, боль страданий из-за всего, что он видел потом. Это был очень внимательный, страдающий и понимающий человек.
Кристина походила по квартире, выпила кофе, включила компьютер, прочитала записи их бесед, его воспоминания…
«Кому это теперь надо, — печально сказала Эмма, его жена. — Они кричат по телевизору лозунги и бравурные песни. Они опять ходят строем. Им не нужно ничего знать про горе и смерть».
Конечно, нужно. Огромному количеству людей нужно — знала Кристина. Нужно только написать… Нужно только так написать… Это возьмут разные издательства, если так написать. Как было и как диктует ее ноющая душа. Она успела спросить у Ефима Лазаревича, нужно ли изменить его фамилию. Он ответил:
— Зачем? Кто меня помнит…
— Но это не документальная проза, как у Алексиевич[5]. Я так не сумею. Так мало кто сумеет. Опросить четыреста-восемьсот человек, войти в страшные судьбы, изложить это так достоверно, как будто она была там и фиксировала все, стоя рядом. Ее Нобелевка — это орден за мужество и отвагу, за способность пройти все со своими героями и выжить, ничего не забыв. А у меня камерная художественная проза, я обобщаю, ухожу от событий в жизни одного человека. Я спасаюсь воображением, путаю следы и раздвигаю над своими героями и, главное, над собой грозовые тучи. Это вымысел. Я так всегда и пишу: «Все события и персонажи вымышленные». Это будете уже не вы, а, наверное, я. Там и тогда. Я дрожу и плачу, читая ваши воспоминания. А вы всякий раз после интервью смеялись в своем кресле, рассказывали анекдоты. Эмма поила нас чаем с пирожными. И все равно я дрожала от страха.
— Я согласен, — сказал Ефим Лазаревич. — Я согласен быть не только собой. Я и есть не только я. Я — ребенок, за которым пошел в газовую камеру Януш Корчак. Я — польская акушерка, которая приняла в лагере для беременных три тысячи родов. И не было у нее ни одной смерти в этом аду, грязи, холоде, голоде, истязаниях. Лагерный врач ей завидовал: в нормальной практике такого не бывает. Им приходилось топить младенцев, в первую очередь еврейских, а матерей отправлять в газовые камеры. Чтобы освобождать места для других. Я согласен. Напишите мою фамилию и ваши слова о том, что все это вымышленные события. И, прошу вас, дрожите над тяжелыми событиями чужой жизни. Тогда у того, что пережили мы, будет смысл.
И они убили Ефима Лазаревича на прошлой неделе. Здесь и сейчас. От ненависти Кристина сжала зубы. Открыла новый документ и написала название:
ВРАГУ ПОЖЕЛАЮ
enemy wish
Feind Wunsch
פייַנט ווינטשן
Только начать писать было никак невозможно почему-то. Устала, наверное, очень трудным было это путешествие с Ефимом Лазаревичем. А теперь его душа еще летает над родными местами. Сорок дней будет летать. Он и ее увидит, даже если она уедет в отпуск в кои-то веки. Кристина позвонила приятельнице, литератору из Тбилиси Елене, попросила заказать ей номер в гостинице. Она всегда останавливалась в гостинице, даже если ездила к родственникам и друзьям. Так удобнее и им, и ей.
Процесс оформления путевки прошел быстро, потому что Кристине помогала и фактически все за нее делала подруга Татьяна, владелица туристического бюро. Точнее, она делала, а Кристина внушила себе, что она под наркозом.
Елена встретила ее в аэропорту. Вот Кристина и вернулась в эту сказку, которая ее околдовала так давно. Так давно, что даже вспоминать страшно, как слишком мучительное блаженство, в которое путь заказан.
Они посидели немного в квартире Елены. Елена говорила, что все ухудшилось, что ей надоели трудности, коррупция и ложь. Что надо спасать сына. Увозить в другую страну. Это было, конечно, очень печально. Елена и ее мальчик будут тосковать по своей дивной родине. Даже если им будет намного-намного лучше в другом месте. Они ведь здесь не редкими наездами, как Кристина. Они здесь родились…
У себя в номере Кристина поняла, как правильно она поступила, вырвавшись из Москвы, из каторги дел, из плена работы, из нервотрепки отношений. Она примет ванну, поспит, погуляет по городу. А завтра с утра позвонит по грузинской группе контактов. Это телефоны еще с тех пор…
Первый раз ее, дипломницу Литинститута, привез сюда ее руководитель диплома — ГБ. Так все называли главного редактора литературного журнала Григория Борисовича Кенегена, человека со сложным и запутанным генеалогическим древом. В роду у него были и русские дворяне, и немцы, и евреи. И все отразились в его внешности, в его повадках — повадках смелого, особенного человека и осторожного зверя, чующего свои инстинкты. У него был гордый и немного надменный профиль с породистыми носом и внушительным подбородком. У него были непокорные кудри, в которых блестело серебро, морщины на впалых щеках. И он делал то, что хотел. Был демократичным и свободным. Только инстинкты держал в клетке и цепях. Когда выпускники выбирали темы дипломов, он предложил Кристине тему грузинской семьи в мировой литературе и кинематографе. И такой интересный ход. Обзоры, анализ произведений и документальные авторские куски — отрывки сплетенных семейных саг современных, простых, как правило, многодетных семейств. В низких, густо заплетенных виноградом домах живут разные поколения, и там главное слово за древними стариками, а самые уважаемые члены семьи — несмышленые дети.