Стой, кто идет? - Боб Шоу

— Я уже позаботился об этом, и поменяю имя. Теперь меня будут звать Лев Толстой.

— Толстой? — недоуменно моргнул Мирр.

— Он мой самый любимый из великих русских писателей, а я сейчас как раз в печальном русском настроении так что выбор этот кажется мне подходящим.

— Но… как это делается практически?

Норман глянул через плечо — убедиться, что никто не подслушивает.

— Люди, желающие стряхнуть с души прошлое, хотят стряхнуть заодно и имя, когда записываются в Легион. Но нельзя просто дать медику фальшивое имя, потому что на призывном пункте человека погружают в гипнотический транс, а в таком состоянии он отзывается только на свое настоящее имя.

— И что же делать?

— Обычно идут к профессиональному псевдонимисту, другими словами, к гипнотизеру, который вдалбливает фальшивое имя в мозг пациента под гипнозом, еще более глубоким. Конечно, это противозаконно, но парочка таких специалистов всегда под рукой. Вот и здесь есть один — как раз через квартал. Томлинсон, так его зовут, действует под видом парикмахера, но не это занятие приносит ему основной доход. К нему-то я и отправлюсь, обо всем уже договорено.

Норман потер пальцем изморозь на стекле и выглянул в образовавшуюся дырочку.

— Кажется, в форте загораются огни. Пойду-ка я, пожалуй.

— Погоди минутку, — попросил его Мирр, отнюдь не желавший оставаться один на один со своими мыслями и до сих пор пребывавший в недоумении по поводу путаницы с именами. — Ты уверен, что с переменой имени у тебя все пройдет гладко?

— Сам подумываешь об этом, а? — Норман окинул Мирра оценивающим взглядом. — По-моему, все должно быть в порядке. Томлинсон уверяет, что, его система совершенна. Он гипнотизирует с помощью какой-то машины. Ты пишешь свое будущее имя на бумажке, и смотришь на нее, пока машина вгоняет тебя в транс. Ничего не может быть проще.

— Ты уже написал?

— Нет, я сделал лучше — я отпечатал его, крупными буквами, так что уж не ошибусь. — Норман вытащил из кармана толстенный роман в бумажной обложке и постучал по нему пальцем. — Вот оно!

— Ты уверен, что это стоящая идея? — спросил Мирр, мучимый мыслью, стоит ли вмешиваться. — Я хочу сказать, вдруг ты посмотришь не на ту часть обложки. Вроде бы как случайно…

— Что за глупое предположение! Я совсем не собираюсь называться в будущем Война и Мир, что я, рехнулся, что ли?

— Но я же сказал «случайно»!

— Вообще-то я предрасположен ко всяким случайностям, друг мой, но не в такой же степени! — Норман решительно встал из-за стола, засунул книгу в карман и протянул Мирру руку. — С моей стороны было бы не совсем честно отягощать душу незнакомца своими бедами… но спасибо за то, что ты оказался таким благодарным слушателем!

— Ладно, чего уж там… — Мирр пожал протянутую руку. — Может быть, и ты когда-нибудь сделаешь то же самое для меня.

— Я сильно сомневаюсь в том, что наши дороги когда-нибудь пересекутся…

Норман вышел из бара, и через несколько секунд его размытый силуэт, двигаясь похоронным шагом, вполне соответствующим тяжести несомого груза, мелькнув мимо окна, пропал из вида.

Мирр еще некоторое время тупо смотрел на заиндевевшее окно, и внезапно воображение осветило его сценой из другого мира и другого времени. Он прижал ладони к вискам в приступе ошеломляющей боли память вернулась к нему, и он познал полную невыразимую тяжесть своей вины.

11

Лейтенант Норман Голлубей вел патруль по высокогорному аспатрианскому лесу, примерно в сотне километров к северу от Пионер-сити.

Он двигался осторожно, сняв с предохранителя лучевую винтовку, готовый сжечь все, что неожиданно сдвинется с места. Его готовность стрелять происходила из желания остаться в живых, помноженного на знание того, что в этом лесу людей ему убивать не придется. Голлубею совсем не по душе было воевать с аспатрианскими колонистами, борющимися за независимость. Стремление к независимости казалось ему вполне естественным.

За время своего короткого пребывания на Аспатрии Голлубей успел кое-что узнать о планете, в том числе и то, что местные жители никогда не ходят в горные леса, даже солдаты отказываются выполнять такие приказы. В переплетающихся ветвях обитали странные всеядные создания, — которых — из-за схожести их внешнего вида с одеялом и характерного повторяющегося рисунка — рядовые окрестили коврами-самолетами. В самом по себе этом названии не было ничего ужасного, но маскировало оно страх и отвращение людей к врагу, который нападал без предупреждения, от которого невозможно было отбиться и который нес смерть, особенно отвратительную даже по меркам Легиона. Командование Легиона на Аспатрии приказало каждому, кто увидит, как его товарища жрет ковер-самолет, немедленно пристрелить бедолагу. Те легионеры, которым доводилось совершать такое, сами потом брали клятву с товарищей, что те не будут колебаться ни секунды, случись им попасть в лапы чудовища.

Итак, Голлубей осторожно пробирался сквозь пронизанный лучами света безмолвный лес и кипел от возмущения. Военная служба не нравилась ему вообще, но особенное негодование вызывал приказ очистить от аспатрианцев лес, в котором их и быть то не могло. Вдобавок ко всему сопровождали его два прекрасных солдата — Оззи Дрэбл и Хек Мэгилл, за чьи жизни он чувствовал себя ответственным. Голлубей считал их друзьями, несмотря на строгие правила Легиона, касающиеся взаимоотношений офицеров с рядовыми. В их полку, восемьдесят первом, офицеры не пользовались усилителями команд, что в принципе давало ветеранам возможность всласть поиздеваться над неопытным юным лейтенантом. Но Дрэбл и Мэгилл всегда уважали и поддерживали Голлубея, и теперь он отчаянно волновался, как бы с ними чего-нибудь не случилось по его вине.

Они шли, Голлубей посередине, и тут упал первый ковер-самолет.

Голлубей услышал мягкий удар и приглушенный крик справа от себя. Он быстро повернулся и увидел, как, обернутый ужасными мягкими складками на землю, падает Мэгилл. Крохотные щупальца уже приникли к его телу, и, когда пищеварительные соки начали действовать, легионер забился в судорогах. Пораженный ужасом Голлубей только смотрел, не в силах пошевелиться.

— В сторону, лейтенант! — крикнул слева Дрэбл. — А то я не смогу попасть в него!

Голлубей повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как второй ковер падает на Дрэбла, уже присевшего и изготовившегося стрелять. Сжавшись в тугой комок, чудовище падало на жертву как камень, и лишь над самой головой Дрэбла развернулось во всю ширь. Дрэбл не закричал, но ярость его схватки с монстром яснее всяких слов сказала Голлубею, что он должен поскорее исполнить последний, и самый дорогой, дружеский долг.