Вот моя деревня - Светлана Викарий

В нашем современном обществе это тоже бывает, и особо на дуэль никто никого не вызывает.

Ленский не смог стерпеть этого и вызвал Онегина на дуэль, хотя было ясно, что проблему можно было решить мирным путем. И вот здесь Онегин оказался поганцем. Все же выстрелил в Ленского. Он боялся показаться смешным или сделаться предметом сплетен. Это элементарная трусость. Из трусости, получается, он убил какого-никакого, а друга. Человека. Выбор Онегина мог бы быть другим, но он пошел на поводу у общества: „Поэт, задумчивый мечтатель убит приятельской рукой!“

Мы сплетен не боимся, но выглядеть слабаками не хотим. Вот и современные Онегины доводят дело до конца, готовы убить вообщем ни за что. Но, как правило, это враги. Во всяком случае, они так считают.

А ведь если пораскинуть мозгами, Ленский в деревне стал бы обыкновенным чудаком. „Поэта обыкновенный ждал удел“. Так что, фигурально говоря, смерть Ленского спасла его и навсегда оставила Человеком, с большой буквы, чистым человеком, который „Из Германии … привез … вольнолюбивые мечты, дух пылкий … всегда восторженную речь“. Селяви, судьба-злодейка.

По отношению к влюбленной в него Татьяне Онегин циничен и эгоистичен. Виновно не только его воспитание — воспитывали его разные „мосье и мадам“, которые „учили его всему шутя, не докучали моралью строгой, слегка за шалости бранили …“. Главное, характер у него был скверный. Если б не этот характер, он бы обществу кулак показал или выкинул какой-нибудь номер. Как делаем это сегодня мы. Мы не подчиняемся обществу. Мы сами с усами. А он с бакенбардами модными ходил.

Пушкин описывает внутренний облик Татьяны, ее переживания: „Дика, печальна, молчалива … боязлива“. Такая девушка сегодня навряд ли привлекла внимание современного Онегина. Мы любим девчонок ярких, свободных, отвязных. И здесь мы Жэку поддерживаем. На кой она ему?

Татьянино одиночество и ее психологические комплексы, непонимание, что уже идет эра женского феминизма, делает ее любовь к Онегину такой сильной. Онегин же думает только о своей свободе. Но ведь он мужчина, и почему его надо за это осуждать? А потом проходит время, Онегин постарел, пошатался по свету, и еще скучнее ему стало, если он понял, что неплохо было бы, чтобы Татьяна была его возлюбленной. Конечно, теперь она не деревенская Танька, а генеральская жена. Крутая мадам. Такие Онегину всегда нравились. И нам бы понравилась обеспеченная генеральская жена, с „Лексусом“ и особняком на Рублевке.

А что сожалеть? По-другому произойти не могло — ведь Онегин полюбил Татьяну только после нескольких лет разлуки. И если бы они не разлучались, то было бы так, как сказал Онегин: „Привыкнув, разлюблю тотчас“. Евгений Онегин скептически, трезво и реалистически относится к жизни, именно поэтому его отношения с другими героями не простые, он не находит себе единомышленников. Даже Ленский не становится Онегину настоящим другом из-за того, что у них совершенно разные взгляды на жизнь: Онегин — скептик, Ленский — романтик. Из-за того, что Онегина никто не понимает, да и сам он никого не хочет понять, будет страдать он до конца жизни.

Онегин действительно близок нам эгоизмом, скептицизмом и всеми другими измами. А Александр Сергеевич Пушкин на самом деле нормальный поэт, если сумел, как экстрасенс, увидеть, что будет впереди с молодежью начала XXI века. А другие персонажи романа нам сегодня малоинтересны».

Крещенье

Подошло Крещенье, в субботу молодой батюшка Михаил из Загорска с помощниками приехал освещать воду. День был благостный, пушкинский. «Мороз и солнце — день чудесный». Основательный морозец заставил нарядиться по-зимнему. Бабки вытащили давно продырявленные молью, бывшие оренбургские шали, шубы. Ида Харитонова, мать Лешки Хромого, надела старую искусственную шубейку, валенки, кротко повязалась пуховым платком. Вот так в этой черной шубейке, купленной еще молодым мужем Аркашей, она ходила на водосвятие вот уже тридцать лет. Полжизни. Сын обещал заработать ей на новую шубу, кожаные сапоги без каблука — но не заработал. Сквозь пальцы просеял он не только деньги, но и саму жизнь. И вот теперь, она уходила, а он лежал на диване, корчась от разрывающей печень боли… Протез валялся на полу рядом с опустошенными за ночь бутылками.

«Грехи наши тяжкие… господи прости…» — Прошептала она, запирая давно погибшего сына в доме на замок.

Еще неделю ей предстояло терпеть сына. Потом очухается, пойдет опять в дом напротив, заканчивать затянувшийся ремонт, за который заплачены ему огромные деньги. Только где они?

Люди потянулись к клубу, где каждый год происходило водосвятие. В огромном зале перед сценой, где еженедельно происходили дискотечные бесовские пляски, поставили несколько столов, а иконы разместили на звуковой колонке.

Наталье Сидоровой было неловко в этом зале, она привыкла к благостной атмосфере храма. Другие же не задумывались о таких деталях. Прихожане, а это были сплошь женщины — ставили свои ведра, банки и бутылки на стол и рассаживались на стулья у стены. Появились Тамара и Ваня Чибис, что сразу привлекло внимание.

— Постарела Тамарка, постарела. — Заметила Надя. — Ошибка это была — дом продать.

— Так она ж Чибиса старше. Да и хорошего мало в том, что мотают друг друга. В этом возрасте. — Харитонова, бывшая соседка Нади, рассуждала по-простому. — Она тоже, старая шлындра. Давно прилепиться надо к мужику, а она что делает?

— Что она делает? Детям угождает. Доченьке своей толстозадой, хавронье.

— Ладно, не греши, Надежда. Поди, на праздник пришли. А мы осуждаем.

Из щербатого ее рта, с крупными длинными зубами, вернее их остатками, шел парок. Потом она замолчала, губы сузились до колючей змейки. Этими губами, когда они были пухлыми и свежими, она целовала всех своих шестерых мужей. И тогда не думала она о Боге, о грехе, о молитвах. Задумалась только когда поняла, детки не удались, не о таких она мечтала. Лешка был чистым исчадием ада. Что он творил! Воровал, заводил всех деревенских парней, подбивал их на воровство, на глупость. И все с азартом, с выдумкой. Вывели с сотоварищами из совхозного гаража новый, только что купленный Камаз, накатались по пьянке до дури, загнали машину в болото. Второй раз чужой трактор на запчасти разобрал. Дважды стоял он перед судом, и дважды выходил оттуда. Потом она догадалась, не Бог ему помогал. Нет, дьявол. Бесы. Он уже тогда попробовал наркоты, и она знала, что бес подселился в него и теперь она живет не с сыном. Бес смотрит на нее Лешкиными глазами, бес бушует и рушит все на своем пути, бес морочит, околдовывает и прельщает.

Виктория подошла к батюшке, чтобы договориться о крещении Димки. Он дал свой номер телефона и назначил предварительную дату. Потом батюшка облачился в соответствующую торжеству белую епатрихиль. Помощник батюшки разжег кадило, запахло ладаном.

Женщины взяли по тонкой свечечке и по знаку священника подошли к центру. Вика дала Димке свечку и поставила его впереди. Димка прибежал, оторвавшись от своих игр — он катался с горки. Он был весь в снегу, взъерошенный, но застыл со свечкой в левой руке, и ни разу не повернул к ней головы. Вика видела, что батюшка ласково глядел на сироту.

А Вика считала прихожан, вернее прихожанок. Из мужского состава деревни в наличии был только Ваня Чибис, как всегда чисто выбритый и опрятный. Остальные двадцать девять, она дважды пересчитала, были женщинами. И не просто женщинами, а пожившими тетками и глубокими старухами. Плюс пятеро мелких. И это на семьсот жителей поселка!

А где же остальные? Где Кумариха, где Рыжий, где Буренок со своей неразлучной Лялькой? Где Шурочка? Где Галя в Шляпке? Где Лешка Хромой? Где? Где?.. Где все они — убогие и неумытые, обманутые и лживые, немилосердные и покинутые, ленивые и завистливые, отчаявшиеся и грешные…

Батюшка говорил об общине, сожалел, что нет церкви в Калужском. А она думала: Сколько ж надо церкви пустой простоять, дожидаясь своих прихожан? Сколько ж надо ждать, когда измученное сердце прикажет ногам пойти в церковь и посмотреть в глаза Спасителю? И не найдется ли еще один Шиловонин, который продаст, числящееся на балансе бесполезное строение, армянам на кирпич?

Началась литургия. Две женщины, приехавшие с батюшкой, стройно запели. Иногда они поднимали глаза кверху, словно там, на потолке, виделся им божественный образ. Батюшка читал Евангелие, его голосу не доставало убедительной силы. А когда он говорил о страхе божьем, в который раз поминая и призывая рабов божьих к страху, Виктория вдруг поняла: да, да, все мы рабы. Рабы, отказывающиеся делать свою человеческую и духовную работу. И без страха божьего, как без кнута нам не обойтись. Стегать нас и стегать, по спинам, которые распрямляют плечи от самодовольства, по упрямым выям, которые не хотят держать голову на этих плечах, по этим ногам, которые идут не туда, куда зовет их Бог и научает Учитель.