За тех, кто в дрейфе ! - Владимир Санин

К обеду небо стало покрываться рваными перистыми облаками, а спустя несколько часов его сплошь затянули зловещие чечевицеобразные облака, похожие то ли на дирижабли, то ли на подводные лодки, и пошел сухой игольчатый снег. Этим приметам, припомнил Семенов, Андрей верил больше, чем своим «игрушкам»: быть пурге.

Ожидаемая, она все-таки налетела по-разбойничьи внезапно и с гиканьем, воем и свистом стала разгонять людей по домикам. А вскоре темная пелена облаков слилась с густой снежной мглой, взметнувшейся с поверхности, и вся эта масса сорвавшейся с цепи атмосферы обрушилась на станцию.

Груздев, который после потери своего домика "снимал койку" у начальника, играл с Барминым в шахматы, а Семенов сидел за столом, углубившись в бумаги. Только что Томилин зачитал по телефону радиограмму Свешникова: "Связи выносом станции Гренландское море личный состав решено эвакуировать тчк Отряд Белова вылетел Землю Франца-Иосифа тчк Держите связь дважды сутки сообщайте обстановку". Что ж, Свешников прав, рисковать ни к чему. Значит, остается не несколько недель, а, быть может, несколько дней…

— И он полными слез глазами последний раз посмотрел на своего ферзя! — делая ход, продекламировал Груздев.

— Но тут слезы его высохли, — торжественно изрек Бармин, — и он объявил погибающим ферзем сначала шах!..

Груздев встрепенулся.

— Я еще не успел отнять руку!

— А «тронуто-хожено» договорились?

— Вы буквоед и бюрократ! Кому я вчера коня простил?

— Не помню. Кажется, Корешу.

— Между прочим, Кореш — более благородный партнер!

— Переквалифицируйтесь на «чечево», Гоша. В шахматы ведь думать надо!

— Выгоню! — пригрозил Семенов.

Бармин и Груздев продолжали переругиваться шепотом, а Семенов положил перед собой карту, изрядно потрепанную и засаленную, и пунктиром нанес предполагаемую линию окончания дрейфа. Тяжелый район, в него есть только вход — ни разу за время существования дрейфующих станций они не возвращались отсюда "на круги своя". Всегда было так: отсюда станции несло к берегам Гренландии, и там они заканчивали свое существование.

Дрейф был тяжелый, думал Семенов, но он подходит к концу, и программа научных исследований в основном выполнена. Время дрейфовать прошло, наступает время возвращаться. Новая смена сюда не прилетит… Жалко бросать домики, дизельную, тракторы, но вывозить их на материк — себе дороже…

Семенов отложил карту и вновь углубился в бумаги. По старой привычке над отчетом он старался работать на зимовке, ибо знал, что по возвращении домой на него сначала нахлынут соблазны — радости Большой земли, потом закрутят-завертят будни, и в результате отчет придется сочинять в отпуск.

"За 337 дней, — писал он, — станция, высаженная в точке с координатами 74 градуса 31 минута северной широты и 177 градусов 20 минут западной долготы на двадцать третье марта продрейфовала в Северном Ледовитом океане со всеми петлями и зигзагами 2048 километров, что составляет среднюю скорость дрейфа 6,08 километра в сутки. Площадь Льдины в начале дрейфа была 2,1 на 2,6 километра, а к двадцать третьему марта — 0,6 на 0,4 километра. Таким образом, в результате разломов и торошения общая площадь, занимаемая станцией, за время дрейфа уменьшилась в 22,7 раза…"

Семенов перечитал последнюю строчку и поморщился. Рано ты занялся подсчетом, отец-командир, неодобрительно подумал он, дрейф-то еще не закончен. К тому же пурга завернула, а после нее жди всяких пакостей. И тут же по ассоциации ("отец-командир" — так многие стали его называть с легкой руки Филатова) ему пришло на память филатовское пророчество:

— Не Льдину ты выбираешь — судьбу…

БАРМИН

Пурга злодействовала трое суток, а когда показалось солнце и Груздев взял координаты, мы ушам своим не поверили: за семьдесят часов Льдина продрейфовала пятьдесят один километр!

— Шутки в сторону, товарищи полярники! — заявил Костя. — Льдина — не пароход!

Отныне всеми членами коллектива, начиная от самого Николаича и кончая Махно, овладели "чемоданные настроения". Кают-компанию украсили лозунги:

"УПАКОВЫВАЙ СВОЕ БАРАХЛО, ПАРЯ! — СОВЕТУЕТ ДЯДЯ ВАСЯ".

"ЛЬДИНА — НЕ ПАРОХОД! — УЧИТ КОСТЯ".

"МАМА, Я ХОЧУ ДОМОЙ! — РАДИРУЕТ ШУРИК".

События пошли навалом. Вчера была предпоследняя по графику, двадцать третья баня, Рахманов сослепу прижался к баку с кипятком, обжег седло и с воем выскочил на мороз; за ним погнался голый доктор, Костя успел нас сфотографировать, и теперь вокруг негатива идет отчаянная торговля, так как Костя грозится размножить снимки в ста экземплярах и одарить ими весь Институт.

Второе событие привело к тому, что Валя Горемыкин охрип и начал заикаться — довольно оригинальное сочетание. Валя страдает, злится, а все, даже Николаич, хохочут до слез. Туалет на дрейфующих станциях, как известно, сооружается по одному типовому проекту: в снег закапываются четыре бочки из-под соляра и на них водружается будочка, сколоченная из досок и без всяких архитектурных излишеств (у нас на будочке висела лишь украденная Веней в тиксинском магазине табличка: ЗАКРЫТО НА УЧЕТ).

Именно там находился Валя Горемыкин, когда в дверь, как ему показалось, кто-то постучал. "Жив будешь!" — крикнул Валя, продолжая изучать старую газету, но в ту же секунду сорванная с петель дверь отлетела в сторону и будочка покачнулась. "Морду бить за такие шут…" — начал было Валя — и обмер: попробуй, набей морду зверюге под три метра ростом. Тут бы Вале извиниться за грубость и с достоинством выйти, но вместо "простите, пожалуйста, я не знал, что вам так срочно" он дико заорал, и пока озадаченный медведь тупо соображал, что к чему, подскочили Кореш и Махно. Зверюга сразу же потерял к Вале интерес, стал отмахиваться от собак (точнее, от Кореша, так как Махно занял атакующую позицию в двадцати метрах), а тут еще выбежали ребята и отогнали его ракетами к торосам.

Медведь был громадный, не чета нашему незабвенному Мишке, с которым Груздев разве что не целовался, и Николаич перевел станцию на осадное положение. Стрелять медведя без крайней необходимости он категорически запретил (штраф семьсот рублей), но по лагерю велел ходить с оружием и быть начеку. Случай редчайший: такие широты медведи обходят стороной, сытно пообедать здесь проблема, ведь не на каждом шагу встречается Валя Горемыкин; значит, сделал вывод Николаич, между станцией и Шпицбергеном, откуда, наверное, прибыл высокий гость, ледяные поля не сплошные и имеется множество разводий, в которых он добывает нерпу. Ну, а нерпа здесь обитает — одну мы видели даже в приполюсном районе.