Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева - Юрий Оклянский

В свою очередь Соколов-Микитов ценил в Федине дарованную тому способность «объясняться с историей», воплощать в картинах психологию людей во времени, движение эпохи, склонность того к многосложному искусству романа.

Словом, дружба этого городского человека и деревенского, эпика и лирика, вольного чувства и сфокусированной мысли, сердца и разума, если иметь в виду сравнительное преобладание того и другого в каждом случае, отчасти держалась и на взаимных различиях, даже на контрастах — не только на сходстве. Однако она была всегдашней.

«В лесной деревеньке Кочаны… — обращаясь через печать к Федину в связи с его 70-летием, вспоминал в 1962 году Соколов-Микитов, — ты дописывал свой первый роман “Города и годы”, там же зачиналась твоя книга “Трансвааль”… Прообразы “деревенских” героев рождались и жили на знакомых нам лесных скромных речках, воды которых извечно питают родную тебе великую русскую реку матушку-Волгу…»

Цель земного существования для сочинителя Соколов-Микитов однажды печатно определил так: «Художник — даже с малым, но истинным талантом, не может жить только для себя. Сердце его принадлежит людям. В этом его счастье и оправдание. Даже если согрешит, собьется с пути художник — нужно ему великодушно простить. Разве не чудо: биение моего сердца слышат тысячи людей! Самый страшный, смертельный грех для художника, его окончательное падение — ложь».

Сам Соколов-Микитов, знаток русского крестьянства, у которого представлена в сочинениях 20-х годов самая пестрая и неприкрашенная правда — «и мужики, и земля, и самогонщики, и всякая всячина первых лет революции в деревне», решительно запретил себе, например, касаться темы коллективизации, как она осуществлялась в стране на рубеже 30-х годов. В тогдашних условиях это значило бы лгать, притворяться или следовать государственной мифологии.

Александр Трифонович, автор поэмы «Страна Муравия» (1934–1936), всем сердцем любивший Соколова-Микитова, еще и в 1955 году сокрушался. Дескать, тот много «потерял, уйдя от коллективизации в дальние охотничьи путешествия, в Заполярье, ледовые походы и т.п.». (В этой тематике действительно находил себе пристанище Соколов-Микитов.) При любых обстоятельствах такое бегство, мол, «все равно не прощается художнику — оттого он и грустен, сам понимает, что жизнь прошла не на полную мощность».

Все оно так. Но нелишне было бы учесть и собственный горький опыт с поэмой «Страна Муравия». При мастерстве стиха произведение это — мифологический сказ, стилизованный под некрасовское «Кому на Руси жить хорошо». Вроде бы перенявшее простонародный речитатив великой поэмы, но во многих сюжетных поворотах и персонажах лишенное ее безоглядной правдивости. Из агитационного умысла проистекают упрощенные сюжетные картины и персонажи, поданные с нарочитой плакатной огрубленностью. Таковы здесь и вороватый кулак-перевертыш, бежавший из ссылки и ловко разыгрывающий теперь роль уличного слепца-попрошайки с фуражкой для монет на земле, и служитель православного религиозного культа, перекупающий у бывшего кулака украденную (!) тем лошадь Никиты Моргунка, и мифический народный заботник Сталин, в одиночестве разъезжающий со своей трубочкой по сельским весям, чтобы воочию, изнутри познавать народную жизнь, и горевые единоличники — заживо гниющие лежебоки, несусветные лодыри из бедствующей единоличной деревни и т.д. Выходит, колхозники — трудяги, а эти, злополучные частники, — лодыри…

Конечно, знавший трагедию «великого перелома» талантливый поэт, насколько мог, пытался не замалчивать правду. Из-под пера выходили картинки «раскулачивания», которому подверглась и собственная родительская семья:

Их не били, не вязали,Не пытали пытками.Их везли, вели возамиС детьми и пожитками.А кто сам не шел из хаты,Кто кидался в обмороки —Милицейские ребятаВыводили под руки…

Но такие строки поэту удалось опубликовать лишь в 1966 году. А в 1937 году за неосторожную их декламацию под застольное настроение — их так называемую «пропаганду» — был арестован и отправлен на Воркуту ближайший его друг и почти однолеток критик и литературовед А. Македонов. В первопечатных же текстах сохранялись разве глухие намеки на Соловки или непосильные налоги на единоличников…

Была, правда, в поэме как бы уравновешивающая глава, взывающая к разуму и обузданию деревенских опричников. Тот самый воображаемый разговор Никиты Моргунка с плодом его фантазии — тоже воображаемым вождем, философски разъезжающим на коне со своей трубочкой по деревенским пределам. Моргунок смело вопрошает:

— Товарищ Сталин! Дай ответ.Чтоб люди зря не спорили:Конец предвидится иль нетВсей этой суетории?И жизнь — на слом,И все на сломПод корень, под чистую,А что к хорошему идем,Так я не протестую…

Конечно, назвать великую сталинскую революцию в деревне «суеторией» — шаг дерзкий. Но ведь говорящий ни в коем случае не злопыхатель. Этот чудак хорошо понимает, что «к хорошему идем» и какого-либо супротивничества и бузотерства ни по какой стати затевать не собирается. Переход к коллективному хозяйствованию, в колхоз значит лучше чем то, что испокон веков водилось на земле прежде. Моргунок лишь по-простецки, по-деревенски высказывает вождю, что дело это сложное и действовать надо осторожно и не торопко. Но ведь и сам вождь вроде бы не раз давал образцы сходных пропагандистских заявлений.

К тому же у него, Моргунка, отчасти деревенского чудака, вдобавок имеется еще и личная просьба, к которой могут, наверное, присоединиться и другие охотники до химер, коли таковые отыщутся. Надо лишь не травить, не гнать просящих, а дать им насладиться своими особенностями и чудачествами. Моргунок продолжает:

Теперь мне тридцать восемь лет,Два года впереди.А в сорок лет зажитка нет,Так дальше не гляди.И при хозяйстве, как сейчас,Да при конеСвоим двором пожить хоть разХотелось мне.Земля в длину и в ширинуКругом своя,Посеешь бубочку однуИ та — твоя.Пожить бы так чуть-чуть… А тамВ колхоз приду,Подписку дам!

Вот так — даже и подписку даёт!

…И с тем согласен я сполна,Что будет жизнь отличная.И у меня к тебе однаИмелась просьба личная.Вот я, Никита Моргунок,Прошу, товарищ Сталин,Чтоб и меня и хуторокПокамест что… оставить.И объявить: мол, так и так,Чтоб зря не обижали,Остался, мол, такой чудакОдин во всей державе.

«Один во всей державе» — это седьмая глава, близкая к зачину поэмы. Дальнейшее сказовое развитие и призвано убедить героя, а с ним и читателя, что все такие колебания и сомнения были от недомыслия и деревенской темноты. Моргунок, конечно, чудак, но он наш чудак, наш, во всех нутрях колхозный… А о необходимости чутко относиться к болезненному чувствилищу вековой крестьянской частнособственнической психологии и не перегибать с темпами коллективизации, то ведь опять-таки об этом не раз предупреждал и сам прозорливый вождь народов товарищ Сталин, начиная с известной своей статьи «Головокружение от успехов» (март 1930 г.)…

В какой-то мере выручала автора полушутливая мифологическая форма поэмы. Все это вроде бы и всерьез, однако в то же время как бы и речитативы победного балагурства. Кровоточащая народная рана, какой в реальности явилась коллективизация, нередко обращалась в серию легковесных картинок, хотя и созданных талантливым пером. Так, подражая Некрасову, сочинял некогда свои лубочные агитки о народной жизни в эпоху Гражданской войны, а потом и о той же коллективизации еще один из его предшественников, хотя и не столь щедро талантливый, Демьян Бедный.

Часто в картины происходящего в «Стране Муравии», подобно увеселительной трещотке, врываются победительные переплясы торжествующей колхозной нови. То в виде счастливой колхозной свадьбы, где жизнерадостный жених, конечно же, — тракторист, держащий жизнь, как коня под уздцы, через два слова на третье повторяет бодрое присловье: «Слава Богу, Бога нет!» То в виде вытанцовывающей по кругу и счастливо голосящей частушки деревенской девицы с расписным платочком в руке:

Меня замуж взять хотели —Не сумели убедить:Неохота из артелиДаже замуж выходить.

Наиболее самобытен и правдив все-таки главный герой — пытливый Никита Моргунок. Важны его переживания, его взгляд на события, без чего поэма бы не состоялась и развалилась на куски. Крестьянин, привязанный к привычному деревенскому укладу, к традициям поколений. «Посеешь бубочку одну и та твоя» — все-таки его душевная привязанность, его вера и убеждение. Труженик и собственник по натуре, Моргунок хочет хоть на какое-то время остаться единоличником. Но идет эпоха сплошной коллективизации, переворачивающая прежний уклад, как плуг земельные пласты. И чтобы убедиться, где же истина, уподобляясь героям некрасовской поэмы, Никита Моргунок отправляется в свое долгое странствие, правда, конное, по деревенской округе, — искать счастливую бесколхозную «страну Муравию».