«Если», 2006 № 09 - Журнал «Если»

— Скажи… Кто из девчонок в последнее время… с кем он… ты знаешь?

Женщина чопорно поджала губы:

— Я ему не сторож, господин маг. Горчица, хоть и дура, дело говорит: бери в поселке любую.

— Это ложь, — сказал Аррф, но как-то неуверенно.

— Правда, — сказала Роза, будто камень бросила. — Испортил многих. А такой девки, чтобы ему долго у сердца держать, такой в последний год не знаю.

Маг перевел взгляд на Горчицу. Рыжая стояла, не разжимая губ, как будто рот у нее склеился.

Тогда Аррф повернулся к женщинам спиной и кивнул мне, приглашая обратно в дом. Уходя, я в последний раз глянул на них через плечо, на Горчицу и Розу. Они стояли, одинаково подбоченясь, и обе Смотрели мне вслед.

Слуги, доставившие из поселка завтрак, накрыли стол на зеленой лужайке в тени ограды. И стол, и скамейки были врыты в землю.

Горчица, оказавшаяся хозяйкой гостиницы «Фатинмер», приготовила этот завтрак с полным знанием дела: мне полагалась бобовая каша, Аррфу — котлеты в луковой чешуе. Наверное, у нее был припасен готовый фарш, думал я, глядя, как маг сидит над своей тарелкой. Мясное блюдо не приготовишь так быстро…

Интересно: гостиницу Горчице подарил барон? Как и пост сборщика налогов Розиному мужу?

Цветущая моя, Цветущая…

С детства приученный уважать еду, я съел все, что было в миске. Маг вяло поковырял котлеты и выпил две кружки пива.

— Почему ты не ешь мяса? — спросил он, глядя в упор.

— А почему ты не ешь человечину?

Мы смотрели друг на друга. Нас объединяла смерть о двух концах. За домом, в дальних пределах ограды, притихшие крестьяне рыли четырехугольную яму. Скрежетали лопаты, вонзаясь в плодородную землю Цветущей. И пахло весной, обновлением — пахло сырой землей.

— По-твоему, барона убил мальчишка? — маг отхлебнул еще пива. — Старший сын, байстрюк? Кноф?

Яма под лопатами землекопов становилась все глубже.

— Когда, ты говоришь, он сбежал? — я подтянул к себе свою кружку.

— Три дня назад. Уже, считай, четыре.

— И не пришел к матери, — я размышлял вслух. — У него есть друзья в поселке?

— Я почем знаю… Мальчишки жили тихо, как мыши, спали внизу, в одной комнате со слугами, вставали рано. Никаких особенных развлечений им не полагалось. Конечно, Нэф учил их арифметике и йолльскому, но эти уроки вряд ли доставляли им удовольствие.

— Думаю, — медленно начал я, — то есть если бы я был на месте этого Кнофа… Погоди, сколько ему лет?

— Пятнадцать.

— Тощий, довольно высокий, волосы длинные, темные, нос курносый, веснушки, одет по-крестьянски?

— Да. Откуда ты?…

— Я его видел. Он уехал на поезде в Дальние Углы позавчера вечером, на закате.

И я рассказал Аррфу о мальчишке, вскочившем на тот самый поезд, с которого я сошел. Теперь мне понятен был восторг юного беглеца: рожа с высунутым языком, которую он скорчил мне, предназначалась на самом деле его отцу-барону. И, возможно, магу.

— Получается, мы ехали за ним по пятам, — помолчав, сказал Аррф. — Еще несколько минут — и заметили бы.

— Ничего подобного. Он мог весь день просидеть на станции, прятаться под платформой, например. Для него очень важно было не попадаться вам на глаза и успеть на поезд… Зато теперь мы точно знаем, что барона он не убивал.

— Почему? Он мог вернуться.

— Из Дальних Углов? Оттуда пять дней пешего пути! А обратный поезд — я видел — прошел только сегодня утром!

Аррф отодвинул тарелку. Я поморщился: запах его недоеденных котлет смущал меня больше, чем тяжелый дух смерти, воцарившийся в доме.

— А я был уверен, что это он, — тихо сказал маг. — Он ненавидел отца. Хуже — презирал.

— За что? — я понимал, что вопрос идиотский, но придержать язык не успел.

Маг прищурился:

— А за что его презирали женщины, с которыми он спал? За что все вы ненавидите нас?

— Может быть, за то, что вы явились на нашу землю, чтобы убивать и насиловать? — предположил я. — И нести йолльский закон туда, где его не хотят знать?

— Мы?! — он поперхнулся. — Мы принесли избавление от эпидемий, которые убивали без разбора и когда-нибудь прикончили бы весь остров! Мы возвели больницы и школы! Мы построили дороги и пустили по ним поезда! Ты уже не помнишь, что до йолльского вмешательства здесь умирал каждый второй младенец? Ты не помнишь нищеты, в которой вы все поголовно жили?!

— Я получил хорошее образование, мясоед, — отозвался я холодно. — Все эти «аргументы» я пересказывал у доски наизусть.

— А как тебе удалось получить образование? Как ты вообще выжил в Некрае? Что, не йолльцы подобрали тебя и отмыли? Не йолльцы отправили в школу? Университет, где ты учился, не был построен на йолльские деньги? Или стипендия, которую ты получал…

— Ты забыл сказать, что предварительно йолльцы убили моего деда.

— Ты забыл сказать, что перед этим Осоты убили несколько тысяч человек!

— Ты забыл, что эти люди пришли на мою землю с оружием.

— С оружием, с металлургией, с лекарствами… Сказок не бывает: мы победили, потому что сильнее. Умнее. Подвижнее. Мы пришли к вам, а не вы к нам — мы успели первые. А значит, строим мир по собственному разумению — так, как считаем нужным.

— Йолльский закон — самый человечный и справедливый, — я ухмыльнулся.

— Йолльский закон — результат опыта многих поколений, — тихо сказал Аррф. — Плод работы лучших умов и великих душ. Большое счастье для острова — то, что он получил закон Йолля. И если ты этого не понимаешь, растение, поймут твои дети!

— У меня никогда не будет детей, — отозвался я шепотом. — Твоей милостью, мясоед.

Расспросы стражников и слуг ничего не дали. Все они были йолльцами, не считавшими нужным запоминать имена и лица крестьянских девушек, даже если этих девушек удостаивал вниманием хозяин. Какой-нибудь особой, запавшей в сердце барона прелестницы никто из слуг не вспомнил, не выделил из общей вереницы. В поведении барона накануне смерти не обнаружилось ничего странного, он не упоминал никаких имен, к исчезновению старшего сына относился спокойно: погуляет, мол, и вернется.

Миновал полдень. Барона похоронили наскоро, без каких-то особенных ритуалов, без надгробных речей. Только слуги, желающие поскорее справиться с печальным и неприятным делом. Только мы с Аррфом — последний друг барона и (так получилось) его последний враг.

— Кто бы мог подумать, что у йолльского наместника будут подобные похороны, — грустно сказал маг.

Я промолчал. Мы стояли над свежей могилой, сами почти мертвецы. Я вдыхал запах сырой земли: в нем не было трагедии. Только память о лучших днях.

— Ты бы не путался под ногами, Осот! Иди к деду!

По всей опушке горели костры, превращая в пепел кору и сучья, превращая хмурое утро в яркий весенний день. Десятки вил выбрасывали из ям подгнившее сено, десятки тяпок рыхлили землю, перемешивая ее с пеплом. Дед сидел в стороне, на белой и твердой его ладони лежали два десятка желудей.

— Погнали тебя? Садись… Они торопятся. Припозднились мы с новым домом для молодого Вячки.

Мальчик сел рядом на свежеспиленную колоду. Дед перекатывал на ладони желуди, любуясь блестящими боками и крепкими круглыми шляпками.

— Глубокие корни, — бормотал дед. — Всю бы Цветущую зарастить дубами, да ведь и землю надо поберечь. Она всем корням дает силу, и если много тянуть — истощится и высохнет. Вот мы дом здесь вырастим — потом долго, долго опушку надо будет сдабривать… Этот мне не нравится, — он уронил под ноги самый маленький и тусклый желудь. — Выпил я сегодня, Осот. Выпил, ты меня прости. Нелюди, говорят, уплыли на своих кораблях, только ветер свистел. А не уплыли, так уплывут… Нехорошо трупом землю удобрять. Кто знает, что на тех полях вырастет… Нелюди ушли, веснаров им не одолеть. Вот так.

Мужчина поднялся, непривычно тяжело, неуклюже.

— Выпил я… Ну да ничего, ты поможешь, если что. Тут стеречься не надо, пусть растет себе и растет, главное, чтобы ногу корнем не прищемило. Идем, Осот.

И побрел, сопровождаемый мальчиком, вдоль опушки. Наклонялся, клал каждый желудь в приготовленную для него удобренную лунку, бормотал что-то, будто давая напутствие. Мальчик не отставал ни на шаг.

— Деда… дай мне хоть один.

— Возьми.

Желудь лег в ладонь. Блестящий. С круглой серенькой шляпкой. Мальчик, встав на колени, сам положил его в землю. И вспомнил, как хоронили отца и мать: их тоже положили в землю, чтобы земные корни умерших соприкоснулись с небесными.

Мальчику было тогда четыре года. Поселок накрыло красной чумой, вымерла треть взрослых и половина детей. Осот помнил те дни: все плакали, и все говорили, что небесные корни тех, кто умер, теперь прорастут. И посадили людей в землю, засеяли целое поле, и над ними выросла роща…