Стихотворения - Михаил Лермонтов

Беглец

Горская легенда

Гарун бежал быстрее лани,Быстрей, чем заяц от орла;Бежал он в страхе с поля брани,Где кровь черкесская текла;Отец и два родные братаЗа честь и вольность там легли,И под пятой у супостатаЛежат их головы в пыли.Их кровь течет и просит мщенья,Гарун забыл свой долг и стыд;Он растерял в пылу сраженьяВинтовку, шашку — и бежит!

И скрылся день; клубясь, туманыОдели темные поляныШирокой белой пеленой;Пахнуло холодом с востока,И над пустынею пророкаВстал тихо месяц золотой!..

Усталый, жаждою томимый,С лица стирая кровь и пот,Гарун меж скал аул родимыйПри лунном свете узнает;Подкрался он никем не зримый…Кругом молчанье и покой,С кровавой битвы невредимыйЛишь он один пришел домой.

И к сакле он спешит знакомой,Там блещет свет, хозяин дома;Скрепясь душой как только мог,Гарун ступил через порог;Селима звал он прежде другом,Селим пришельца не узнал;На ложе мучимый недугом, —Один, — он молча умирал…«Велик аллах! от злой отравыОн светлым ангелам своимВелел беречь тебя для славы!»«Что нового?» — спросил Селим,Подняв слабеющие вежды,И взор блеснул огнем надежды!..И он привстал, и кровь бойцаВновь разыгралась в час конца.«Два дня мы билися в теснине;Отец мой пал, и братья с ним;И скрылся я один в пустыне,Как зверь, преследуем, гоним,С окровавленными ногамиОт острых камней и кустов,Я шел безвестными тропамиПо следу вепрей и волков;Черкесы гибнут — враг повсюду.Прими меня, мой старый друг;И вот пророк! твоих услугЯ до могилы не забуду!..»И умирающий в ответ:«Ступай — достоин ты презренья.Ни крова, ни благословеньяЗдесь у меня для труса нет!..»Стыда и тайной муки полный,Без гнева вытерпев упрек,Ступил опять Гарун безмолвныйЗа неприветливый порог.

И саклю новую минуя,На миг остановился он,И прежних дней летучий сонВдруг обдал жаром поцелуяЕго холодное чело.И стало сладко и светлоЕго душе; во мраке ночи,Казалось, пламенные очиБлеснули ласково пред ним,И он подумал: я любим,Она лишь мной живет и дышит…И хочет он взойти — и слышит,И слышит песню старины…И стал Гарун бледней луны:

Месяц плыветТих и спокоен,А юноша воинНа битву идет.Ружье заряжает джигит,А дева ему говорит:Мой милый, смелееВверяйся ты року,Молися востоку,Будь верен пророку,Будь славе вернее.Своим изменившийИзменой кровавой,Врага не сразивши,Погибнет без славы,Дожди его ран не обмоют,И звери костей не зароют.Месяц плыветИ тих и спокоен,А юноша воинНа битву идет.

Главой поникнув, с быстротоюГарун свой продолжает путь,И крупная слеза пороюС ресницы падает на грудь…

Но вот от бури наклоненныйПред ним родной белеет дом;Надеждой снова ободренный,Гарун стучится под окном.Там, верно, теплые молитвыВосходят к небу за него,Старуха мать ждет сына с битвы,Но ждет его не одного!..

«Мать, отвори! я странник бедныйЯ твой Гарун! твой младший сын;Сквозь пули русские безвредноПришел к тебе!» «Один?» «Один!..»«А где отец и братья?» «Пали!Пророк их смерть благословил,И ангелы их души взяли».«Ты отомстил?» «Не отомстил…Но я стрелой пустился в горы,Оставил меч в чужом краю,Чтобы твои утешить взорыИ утереть слезу твою…»«Молчи, молчи! гяур лукавой,Ты умереть не мог со славой,Так удались, живи один.Твоим стыдом, беглец свободы,Не омрачу я стары годы,Ты раб и трус — и мне не сын!..»Умолкло слово отверженья,И все кругом объято сном.Проклятья, стоны и моленьяЗвучали долго под окном;И наконец удар кинжалаПресек несчастного позор…И мать поутру увидала…И хладно отвернула взор.И труп, от праведных изгнанный,Никто к кладбищу не отнес,И кровь с его глубокой раныЛизал, рыча, домашний пес;Ребята малые ругалисьНад хладным телом мертвеца,В преданьях вольности осталисьПозор и гибель беглеца.Душа его от глаз пророкаСо страхом удалилась прочь;И тень его в горах востокаПоныне бродит в темну ночь,И под окном поутру раноОн в сакли просится, стуча,Но, внемля громкий стих корана,Лежит опять под сень тумана,Как прежде бегал от меча.

Сказка для детей

Умчался век эпических поэм,[272]И повести в стихах пришли в упадок;Поэты в том виновны не совсем(Хотя у многих стих не вовсе гладок)И публика не права между тем;Кто виноват, кто прав — уж я не знаю,А сам стихов давно я не читаю —Не потому, чтоб не любил стихов,А так: смешно ж терять для звучных строфЗлатое время… в нашем веке зрелом,Известно вам, все заняты мы делом.

Стихов я не читаю — но люблюМарать шутя бумаги лист летучий;Свой стих за хвост отважно я ловлю;Я без ума от тройственных созвучийИ влажных рифм — как, например, на ю .Вот почему пишу я эту сказку.Ее волшебно темную завязкуНе стану я подробно объяснять,Чтоб кой-каких допросов избежать;Зато конец не будет без морали,Чтобы ее хоть дети прочитали.

Герой известен, и не нов предмет;Тем лучше: устарело все, что ново!Кипя огнем и силой юных лет,Я прежде пел про демона иного:То был безумный, страстный, детский бред.Бог знает где заветная тетрадка?Касается ль душистая перчаткаЕе листов-и слышно: c'est joli?..[273]Иль мышь над ней старается в пыли?..Но этот черт совсем иного сорта —Аристократ и не похож на черта.

Перенестись теперь прошу сейчасЗа мною в спальню — розовые шторыОпущены — с трудом лишь может глазСледить ковра восточные узоры.Приятный трепет вдруг объемлет вас,И, девственным дыханьем напоенный,Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;Вот ручка, вот плечо, и возле нихНа кисее подушек кружевныхРисуется младой, но строгий профиль…И на него взирает Мефистофель.

То был ли сам великий Сатана,Иль мелкий бес из самых нечиновных,Которых дружба людям так нужнаДля тайных дел, семейных и любовных?Не знаю. Если б им была данаЗемная форма, по рогам и платьюЯ мог бы сволочь различить со знатью;Но дух — известно, что такое дух:Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слухИ мысль — без тела — часто в видах разных;(Бесов вобще рисуют безобразных).

Но я не так всегда воображалВрага святых и чистых побуждений.Мой юный ум, бывало, возмущалМогучий образ. Меж иных видений,Как царь, немой и гордый, он сиялТакой волшебно сладкой красотою,Что было страшно… и душа тоскоюСжималася — и этот дикий бредПреследовал мой разум много лет…Но я, расставшись с прочими мечтами,И от него отделался — стихами.

Оружие отличное — врагамКидаете в лицо вы эпиграммой…Вам насолить захочется ль друзьям?Пустите в них поэмой или драмой!Но полно, к делу. Я сказал уж вам,Что в спальне той таился хитрый демон.Невинным сном был тронут не совсем он.Не мудрено-кипела в нем не кровь,И понимал иначе он любовь;И речь его коварных искушений

Была полна — ведь он недаром гений.«Не знаешь ты, кто я, но уж давноЧитаю я в душе твоей, незримо,Неслышно; говорю с тобою — ноСлова мои как тень проходят мимоРебяческого сердца — и оноДивится им спокойно и в молчанье.Пускай. Зачем тебе мое названье?Ты с ужасом отвергнула б моюБезумную любовь — но я люблюПо-своему… терпеть и ждать могу я,Не надо мне ни ласк, ни поцелуя.

Когда ты спишь, о ангел мой земной,И шибко бьется девственною кровьюМладая грудь под грезою ночной,Знай, это я, склонившись к изголовью,Любуюся — и говорю с тобой.И в тишине, наставник твой случайный,Чудесные рассказываю тайны…А много было взору моемуДоступно и понятно, потомуЧто узами земными я не связан,И вечностью и знанием наказан…

Тому назад еще немного летЯ пролетал над сонною столицей.Кидала ночь свой странный полусвет,Румяный запад с новою денницейНа севере сливались, как приветСвидания с молением разлуки;Над городом таинственные звуки,Как грешных снов нескромные слова,Неясно раздавались — и Нева,Меж кораблей сверкая на просторе,Журча, с волной их уносила в море.

Задумчиво столбы дворцов немыхПо берегам теснилися как тени,И в пене вод гранитных крылец ихКупалися широкие ступени;Минувших лет событий роковыхВолна следы смывала роковые;И улыбались звезды голубые,Глядя с высот на гордый прах земли,Как будто мир достоин их любви,Как будто им земля небес дороже…И я тогда — я улыбнулся тоже.

И я кругом глубокий кинул взглядИ увидал с невольною отрадойПреступный сон под сению палат,Корыстный труд пред тощею лампадой,И страшных тайн везде печальный ряд;Я стал ловить блуждающие звуки,Веселый смех — и крик последней муки:То ликовал иль мучился порок!В молитвах я подслушивал упрек,В бреду любви — бесстыдное желанье!Везде обман, безумство иль страданье.

Но близ Невы один старинный домКазался полн священной тишиною;Все важностью наследственною в немИ роскошью дышало вековою;Украшен был он княжеским гербом;Из мрамора волнистого колонныКругом теснились чинно, и балконыЧугунные воздушною семьейМеж них гордились дивною резьбой;И окон ряд, всегда прозрачно-темных,Манил, пугая, взор очей нескромных.

Пора была, боярская пора!Теснилась знать в роскошные покои —Былая знать минувшего двора,Забытых дел померкшие герои!Музыкой тут гремели вечера,В Неве дробился блеск высоких окон;Напудренный мелькал и вился локон,И часто ножка с красным каблучкомДавала знак условный под столом;И старики в звездах и бриллиантахСудили резко о тогдашних франтах…

Тот век прошел, и люди те прошли;Сменили их другие; род старинныйПеревелся; в готической пылиПортреты гордых бар, краса гостиной,Забытые, тускнели; порослиДворы травой, и блеск сменив бывалый,Сырая мгла и сумрак длинной залойСпокойно завладели… тихий домКазался пуст; но жил хозяин в нем,Старик худой и с виду величавый,Озлобленный на новый век и нравы.

Он ростом был двенадцати вершков,С домашними был строг неумолимо,Всегда молчал; ходил до двух часов,Обедал, спал… да иногда, томимыйБессонницей, собранье острых словПеребирал или читал Вольтера;Как быть? Сильна к преданьям в людях вераИмел он дочь четырнадцати лет,Но с ней видался редко; за обедОна являлась в фартучке, с мадамой;Сидела чинно и держалась прямо.

Всегда одна, запугана отцомИ англичанки строгостью небрежной,Она росла, — как ландыш за стекломИли скорей как бледный цвет подснежный.Она была стройна, но с каждым днемС ее лица сбегали жизни краски,Задумчивей большие стали глазки;Покинув книжку скучную, онаОхотнее садилась у окна,И вдалеке мечты ее блуждали,Пока ее играть не посылали.

Тогда она сходила в длинный зал,По бегать в нем ей как-то страшно было;И как-то странно детский шаг звучалМежду колонн. Разрытою могилойНад юной жизнью воздух там дышал.И в зеркалах являлися предметыДлиннее и бесцветнее, одетыКакой-то мертвой дымкою; и вдругНеясный шорох слышался вокруг:То загремит, то снова тише, тише(То были тени предков — или мыши).

И что ж? — она привыкла толковатьПо-своему развалин говор странный,И стала мысль горячая летатьНад бледною головкой и туманный,Воздушный рой видений навевать.Я с ней не разлучался. Детский лепетПодслушивать, невинной груди трепетСледить, ее дыханием с немой,Мучительной и жадною тоскойКак жизнью упиваться… это былоСмешно! — но мне так ново и так мило!

Влюбился я. И точно хорошаБыла не в шутку маленькая Нина.Нет, никогда свинец карандашаРафаэля иль кисти ПеруджинаНе начертали, пламенем дыша,Подобный профиль… все ее движеньяОсобого казались выраженьяИсполнены — но с самых детских днейЕе глаза не изменяли ей,Тая равно надежду, радость, горе,И было темно в них, как в синем море.

Я понял, что душа ее былаИз тех, которым рано все понятно.Для мук и счастья, для добра и злаВ них пищи много — только невозвратноОни идут, куда их повелаСлучайность, без раскаянья, упрековИ жалобы — им в жизни нет уроков:Их чувствам повторяться не дано…Такие души я любил давноОтыскивать по свету на свободе:Я сам ведь был немножко в этом роде.

Ее смущали странные мечты;Порой она среди пустого залаСиянье, роскошь, музыку, цветы,Толпу гостей и шум воображала;Кипела кровь от душной тесноты,На платьице чудесные узорыВиднелись ей — и вот гремели шпоры,К ней кавалер незримый подходилИ в мнимый вальс с собою уносил.И вот она кружилась в вихре балаИ, утомясь, на кресла упадала…

И тут она, склонив лукавый взорИ выставив едва приметно ножку,Двусмысленный и темный разговорС ним завести старалась понемножку;Сначала был он весел и остер,А иногда и чересчур небрежен;Ко под конец зато как мил и нежен…Что делать ей? — притворно строгий взглядЕго как гром отталкивал назад…А сердце билось в ней так шибко, шибко,И по устам змеилася улыбка.

Пред зеркалом, бывало, целый часТо волосы пригладит, то красивыйЦветок пришпилит к ним; движенью глаз,Головке наклоненной вид ленивыйПридав, стоит… и учится; не разХотелось мне совет ей дать лукавый,По ум ее, и сметливый и здравый,Отгадывал все мигом сам собой;Так годы шли безмолвной чередой;И вот настал тот возраст, о которомТак полны ваши книги всяким вздором.

То был великий день: семнадцать лет!Все, что досель таилось за решеткой,Теперь надменно явится на свет!Старик отец послал за старой теткой,И съехались родные на совет;Их затруднил удачный выбор бала:Что, будет двор иль нет? Иных пугалаЗастенчивость дикарки молодой,Но очень тонко замечал другой,Что это вид ей даст оригинальный;Потом наряд осматривали бальный.

Но вот настал и вечер роковой.Она с утра была как в лихорадке;Поплакала немножко, золотойБраслет сломала, в суетах перчаткиРазорвала… со страхом и тоскойОна в карету села и дорогойБыла полна мучительной тревогойИ, выходя, споткнулась на крыльце…И с бледностью печальной на лицеВступила в залу… Странный шепот встретилЕе явленье — свет ее заметил.

Кипел, сиял уж в полном блеске бал;Тут было все, что называют светом;Не я ему названье это дал;Хоть смысл глубокий есть в названье этом;Моих друзей я тут бы не узнал;Улыбки, лица лгали так искусно,Что даже мне чуть-чуть не стало грустно;Прислушаться хотел я — но едваЛовил мой слух летучие слова,Отрывки безыменных чуств и мнений —Эпиграфы неведомых творении!..»

Последний сын вольности