Тайна двух океанов - Григорий Адамов

Выключив репродуктор и экран, капитан обернулся к старшему лейтенанту и, улыбаясь, сказал:

— Пустите на десять десятых, Александр Леонидович! — и продолжал: — Вот это механик! Он, очевидно, органически не может примириться хотя бы с малейшим дефектом в работе его механизмов. Ради этого он готов был даже на жестокость… на такую жестокость! По-моему, это уже уродство, какое-то уродливо разросшееся чувство профессиональной чести!

— Во всяком случае, для советского человека это действительно нечто ненормальное, — согласился зоолог. И, помолчав, добавил: — А человек, жестокий к детям, всегда останется для меня антипатичным. Да!

В синем комбинезоне, с красным, покрытым пятнами копоти лицом, с почти черными руками, вошел Горелов. Его глаза немного смущенно, но весело и открыто смотрели на капитана.

Капитан встретил его дружелюбной улыбкой.

— Нехорошо, нехорошо, Федор Михайлович! — говорил он, пожимая руку Горелову. — Ведь там ужасная температура. Изжариться можно! А лишние восемь — десять миль хода не так уже важны сейчас «Пионеру».

— Прошу прощения, Николай Борисович! Я не мог допустить такого положения в походе. А сердце у меня хорошее, и я не боюсь жары.

Капитан помолчал и медленно произнес:

— Вы, вероятно, хотели сказать, Федор Михайлович, что сердце у вас здоровое… Ну ладно! Идите к себе. И все же, — добавил он, усмехнувшись, — ждите появления вашей фамилии завтра в приказе…

Горелов поклонился и молча вышел. Капитан погрузился в рассмотрение карты рельефа дна и течений.

Наверху, на куполе экрана, появилась большая длинная тень с правильными и плавными очертаниями, заостренная спереди и слегка закругленная сзади. Маленькое волнующееся облачко на заднем конце фигуры позволило с точностью установить, что именно она означает.

— Пароход над нами, — сказал старший лейтенант. — Идет к Тринидаду или в Каракас.

— Об этом вам тоже донес ультразвуковой прожектор? — недоверчиво спросил зоолог.

— Нет! — улыбнулся старший лейтенант. — Но через эту пустынную часть Атлантического океана в том направлении, куда судно идет, проходит только один более или менее оживленный путь — из Лондона к северным берегам Южной Америки: Тринидад — Джорджтаун — Каракас.

Наступило долгое молчание. Если бы не движение теней на экране, могло показаться, что подлодка замерла на месте. Даже монотонные, нагоняющие тоску вызовы Плетнева, казалось, слились с тишиной в центральном посту и не нарушали ее.

«Что с Павликом? — думал зоолог. — Где он теперь? Жив ли он еще, бедный мальчик? Каким чудом, какой случайностью он держался на кашалоте? Если правда, что он был на нем… Не померещилось ли Марату? Может быть, несчастный ребенок лежит сейчас где-нибудь в другом месте — бессильный, беспомощный, может быть, раненый, — и ждет спасения?…»

— Отвечай, Павлик! Отвечай, Павлик!.. Говорит «Пионер»…

Зоолог не мог оставаться спокойно на месте. Ему нужно было что-то делать, куда-то спешить, бежать, искать… Это безделье, эта мертвая тишина, полное отсутствие каких бы то ни было признаков движения корабля действовали на него угнетающе.

— Павлик! Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер». Отвечай, Павлик!

— Пятьдесят минут, Александр Леонидович, — взглянул на часы зоолог. — Сколько мы прошли по прямой?

— Пятьдесят одну милю, Лорд.

— И ничего не видно… Ничего не видно… — вздохнул зоолог, возобновляя хождение по каюте.

Но через секунду он резко остановился:

— Капитан, что вы думаете делать, если, пройдя еще пятнадцать, двадцать, наконец тридцать миль, мы не найдем этого кашалота?

Капитан поднял голову и молча посмотрел на зоолога. Потом ответил:

— Я обшарю ближайший участок океана, но найду этого зверя. Мне нужно убедиться, на нем мальчик или нет… Если только он не сорвался с кашалота…

Он помолчал и добавил:

— Одного я понять не могу: почему он не пускает в ход оружие? Ведь с ним ультразвуковой пистолет и электрические перчатки. Он ведь научился отлично пользоваться ими. В чем же дело? Может быть, он ранен…

Зоолог стоял на месте, опустив голову. Каждое слово капитана как будто обрывало какую-то ниточку в его сердце. Ах, Павлик, Павлик… Такой славный, такой хороший мальчик!

— Отвечай, Павлик! Отвечай, Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пи…»

Из радиорубки послышался вдруг грохот опрокинутого стула, тоскливый голос Плетнева оборвался на полуслове, на мгновение перешел в какое-то неразборчивое бормотание, икоту, и внезапно радист разразился отчаянным криком:

— Говори, Павлик! Я слышу! Я слышу!.. Идите сюда! Сюда! Он говорит!.. Где ты, Павлик? Где ты? Говори, я слышу!

Сломя голову все, кроме вахтенного начальника, бросились из центрального поста в радиорубку.

Глава 13

На спине кашалота

Открыв глаза, Павлик увидел ту же черноту, что и с закрытыми глазами.

Сила, прижимавшая Павлика книзу, немного ослабела, и он с трудом приподнял голову. Какой-то тяжелый черный занавес частыми рывками бил и неслышно хлестал по передней стенке шлема, голова вместе со шлемом моталась вперед и назад, порой больно ударяясь внутри него.

Струя воды мягко, но сильно нажимала на грудь и голову, отбрасывала назад свободно висевшие ноги, старалась сорвать с места, сбросить в черную бездну. Под Павликом ритмично покачивалась какая-то огромная скользкая масса, возле которой он держался непонятным образом, будто приклеенный.

Вдруг все стало ясным: он на кашалоте… Несется в пространство на взбешенном гиганте, который одним ударом могучего хвоста может превратить его в порошок, даже не разбивая скафандра…

Ужас охватил Павлика; казалось, что опять уходит сознание. В отчаянии он приник головой и грудью к телу зверя. Нажим и порывистые удары встречной струи стали слабее за его крутым боком. Из груди мальчика вырвался стон, но первый же звук в гулком шлеме отрезвил его.

Он закусил губу. Мелькнула мысль: может быть, радио действует и кто-нибудь услышит его? В самом деле: может быть, действует радио? Может быть, оно само по себе исправилось? И в тот же миг из его горла вырвался громкий крик — вопль надежды и отчаяния:

— Виктор Абрамович! «Пионер»! Слушай, «Пионер»! Это я! Павлик! Спасите! Помогите!

С дрожащими губами Павлик напряженно прислушивался, стремясь уловить хотя бы слабый отклик.

Пустое и страшное молчание по-прежнему окружало его со всех сторон…

Тогда он опять уронил голову на тело кашалота, закрыл глаза и горько заплакал…