Освобождение (ЛП) - Лейк Кери

Я хмурюсь еще сильнее, в голове творится полная неразбериха, и я пытаюсь понять, сплю или бодрствую. В глубине души мне хочется протянуть к Изабелле руку и не отпускать, но интуитивно я не смею к ней прикоснуться.

— Он опасный. И злой. Он причинит тебе боль, — добавляет она и, удаляясь от меня, сжимает в руках ткань своей ночной рубашки.

— Именно из-за него тебя здесь нет, Белла.

— Это из-за тебя меня здесь нет. Меня и мамы. Ты оставил нас одних.

Эти слова пронзают мне сердце, тем самым доказывая, что оно все еще бьется у меня в груди.

— Пожалуйста... не говори так.

— Это правда. Ты оставил нас одних. А теперь снова хочешь нас покинуть. Обещай мне, что не пойдешь к Козлу.

Убитый горем, со слезами на глазах я бросаюсь к ней, но она отступает.

— Обещаю. Я не пойду. Я больше вас не оставлю.

— Я люблю тебя, папа.

Ее фигура начинает растворяться, и я изо всех сил бросаюсь к ней, протягиваю руку, но, схватив лишь пустоту, теряю равновесие. Упав на пол, я с треском ударяюсь виском о холодное дерево. Я гляжу на потолок, а она плавно появляется и исчезает.

Стоя надо мной, Изабелла смотрит на меня, пока все вокруг не становится черным

21.

Айви

Наверное, существует такой способ убийства, при котором те, кто совершает его постоянно, умудряются пережить последствия своих деяний без единой капли раскаяния.

Я не из таких людей. С одной стороны, это радует.

Припарковав машину Дэймона рядом с церковью, я смотрю сквозь сумрак давно окутавшей город ночи на темный задний двор, где, как я знаю, похоронено тело Кэлвина.

Нет, не похоронено. Выброшено.

Машина стоит за пределами пятна света, что отбрасывает на землю уличный фонарь. Она скрыта в темноте, на случай, если отец Руис в этот час не спит. Я сказала Дэймону, что буду водить его автомобиль только в случае необходимости, учитывая, как то, что у меня последние десять лет не было машины, ужасно сказалось на моих водительских навыках. Не знаю, можно ли считать необходимостью поездку в церковь, но за последние несколько дней она стала для меня источником постоянных мучений в моей мазохистской попытке избавиться от овладевшего мною чувства вины. От напоминания о том, что я была соучастницей убийства.

Он умер из-за меня.

Прошло уже около недели. Иногда я могу легко оправдать его смерть, напомнив себе, что он убил ни в чем неповинную женщину с ребенком, и кто знает, сколько еще, помимо них. А иногда, мне ужасно хочется стереть из памяти это чувство вины, или душевные терзания убийцы, как однажды назвал это Дэймон. Вернуться в ту ночь и уехать из Лос-Анджелеса, как планировала много раз за последние несколько лет.

Но Кэлвин все равно бы меня нашел. Каким-то образом это ему всегда удавалось.

Взглянув на электронные часы, я вижу, что уже двенадцатый час. После той ночи я уже три раза приезжала сюда, чтобы посмотреть и обдумать все возможные последствия этого убийства, одним из которых является то, что моя душа неминуемо сгорит за это в аду. Адом для меня станет вечность в огне с тем самым мудаком, которого я помогла убить. Интересно, был ли Кэлвин на самом деле мертв, когда Дэймон его туда бросил, или просто надолго потерял сознание от перенесенных им пыток?

Две ночи назад мне приснилось, что я оказалась запертой в этой смердящей яме дерьма, без света, без воздуха и без надежды. Я проснулась в слезах в пустой постели. Дэймон много раз уверял меня в том, что будут ночи, подобные этой. Ночи, когда мне будет казаться, что я явственно слышу в квартире голос Кэлвина или чувствую, как он залезает ко мне в постель.

Мне хочется, чтобы эти потусторонние встречи с ним закончились, и я смогла его забыть, может даже настолько, чтобы снова смотреть на себя в зеркало, не содрогаясь.

Завтра здесь, в церкви, состоятся похороны mamie, и я рада, что их организация заняла некоторое количество времени, потому что неделю назад я бы, скорее всего, встала и прямо во время поминальной службы призналась в убийстве Кэлвина.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Включив зажигание, я жму на газ, и машина рвется вперед, но тут же резко замирает, потому что я бью по тормозам. Ради всего святого, даже подростки водят намного лучше. Вцепившись в руль, я выезжаю на почти пустую дорогу и направляюсь в сторону дома Кэлвина.

Эта маленькая вылазка не имеет ничего общего с моими обычными угрызениями совести, просто прошлой ночью мне не давали спать параноидальные мысли о том, что через некоторое время у него дома начнет шнырять полиция и кое-что обнаружит. Я знаю, что в коробке, что стоит на полу у него в кабинете, до сих пор хранится медицинская карта того адвоката. Адвоката, которого он убил, потому что я преподнесла ему нужную информацию на блюдечке с голубой каёмочкой. Документ, который быстро приведёт полицию к моему отделению в больнице.

Не говоря уже о моих обнаженных снимках, которые он хранил на своем компьютере и некоторое время назад отправил по электронной почте моему боссу, что может быть также расценено как мотив с моей стороны.

Куча маленьких зацепок, которые тут же выведут на меня даже следователя-новичка, и поскольку врун я никудышный, одна только мысль об этом приводит меня в ужас. Намного больше, чем галлюцинации, кошмары и дурные сны. Держать в памяти каждую деталь своей лжи, глядя в глаза скептически настроенному следователю… С этим сравнятся только мысли о бейсджампинге с небоскреба. Однако, если бы дело дошло до этого, я бы, скорее всего, выбрала небоскреб с парашютом. А учитывая, что Кэлвин дружил с половиной полицией нашего города, мои шансы, даже с неисправным парашютом, существенно бы возросли.

На углу улицы яростно дерутся двое бездомных парней, но, когда я прохожу мимо, то едва обращаю на них внимание. Лос-Анджелес — это город, который никогда не спит. В любое время ночи здесь можно наткнуться на наркоманов, а стать свидетелем таких сражений и подавно. Может, один из них погибнет в этой драке, и на долю секунды я задумываюсь, а что победивший сделает с его трупом? Избавится от него? Или просто бросит и убежит?

Я сворачиваю на Лома Виста и подъезжаю к обочине перед одноэтажным домом в неомиссионерском стиле. Вместо крыльца возле него стоит конструкция из досок и шлакоблоков, а ставни на окнах висят косо, держась на одном добром слове. Свалка чистой воды, если бы не ценник в полмиллиона.

Окинув взглядом спящий район, я стремглав пробегаю по выжженной солнцем лужайке, что хрустит под моими балетками, и, чтобы войти в дом, набираю код безопасности. Дверь со щелчком отворяется, и я проскальзываю внутрь.

Когда я, спотыкаясь, иду к занавескам, чтобы их задёрнуть, то ударяюсь обо что-то мизинцем.

— Ой! Черт!

Включив свет, я вижу расставленные у входа коробки. При беглом осмотре в них оказывается какая-то электроника — рации и что-то похожее на маленькие камеры.

Я хмурюсь и, потерев ушибленный мизинец, направляюсь в спальню. Преследуемая каким-то жутким чувством, я иду по дому Кэлвина, в котором вовсе не так грязно, как можно было подумать по его внешнему виду. Внутри все довольно хорошо прибрано и организовано, и я не могу избавиться от ощущения, что сейчас откуда-нибудь из тени выскочит Кэлвин и заорёт, чтобы я разулась и не ходила по дому в туфлях.

Оказавшись в его комнате, я стараюсь не смотреть на кровать, где часами делала такие вещи, которые сейчас хотела бы стереть из памяти. Насколько больным должен быть человек, чтобы при одной мысли о сексе с ним, тебя буквально выворачивало?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Если бы не Дэймон, я бы до сих пор была уверена, что потеряна навсегда. Что больше никогда не получу удовольствия от секса с мужчиной. При нормальных обстоятельствах я бы сейчас страстно тосковала по своему порочному священнику, как девушка после фильма «Мстители» по своему фаллоимитатору, но с похоронами mamie и моей обострившейся за последние несколько дней паранойей, все, о чем я могу думать, это как бы не запнуться во время надгробной речи и не проболтаться о местоположении мертвого и, несомненно, разлагающегося тела Кэлвина.