Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - П. Полян

Представители Красного Креста спросили, есть ли среди нас чехи. Мы ответили, что все мы русские. Тогда они предложили нам идти направо в поселок, где нас покормят и при нашем желании оставят отдохнуть. Идем мы и видим вдруг, как на пригорке стоят наши ребята из лагеря и играют на саксофоне и гитаре. Это были французы, они первыми были выведены из зоны. Мы подошли к ним, и они проиграли нам «Катюшу». Сказали, что в соседнем селе нас ждут. Мы прошли километра три в это местечко. Нас пригласили в столовую, угостили вином и обедом, дали сигареты и предложили остаться ночевать. Мы отказались и пошли дальше. Везде громкоговорители радио говорили о том, что концлагерь освобожден, и просили население принимать этих людей и покормить их. Мы прошли три села, и везде нас поили-кормили и предлагали остаться ночевать. И в третьем селе мы остались ночевать. Нас разместили в хозяйственных помещениях, мы спокойно спали. Почувствовали себя свободными людьми. Часа в 4 я проснулся и услышал шум моторов. Вышел во двор, а затем на улицу и увидел: примерно в ста метрах от нас на трассе, перпендикулярной нашему переулку, шли наши войска. Я разбудил ребят, и мы побежали к ним. Обратились к одному командиру, ехавшему на автомобиле, генералу, с просьбой взять нас с собой. Он ответил нам – ребята, война окончилась, гуляйте! Потом мы узнали, что наши войска шли на Прагу. И мы пошли обратно в то первое село, в котором были вчера. Там были два барака, в которых жили ребята и девчата, высланные с Украины на принудительные работы. Немцы называли их «остарбайтеры», т. е. восточные рабочие. Мы прожили у них 5 дней. Мимо нас проходили наши войска. Однажды к нам зашел капитан и побеседовал со мной. Я рассказал ему о моей судьбе, и он предложил мне пройти служить к нему в Смерш. Это служба КГБ в армии. Я ему ответил, что не могу бросить ребят, с кем был в концлагере. И тогда он мне на прощание сказал: «Дурак ты! Вы все друг другу горло перегрызете». Увы, он оказался прав, так потом и случилось. Через пять дней мы пошли на вокзал и приехали в воинскую часть, где нас зарегистрировали, опросили и составили справку в Смерше, выдали военный билет и направили в запасной полк. Там я прослужил месяц.

В полку мы начали заниматься самодеятельностью. Организовали хор, танцевальную группу, я выступал как конферансье, пел в хоре и плясал. На проверку нашей самодеятельности к нам приехал начальник Дома Красной Армии 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, куда входил наш полк, просмотрел наш концерт и забрал в Ансамбль песни и пляски меня и Бориса Уманова, тоже узника концлагеря Гросс-Розен, куда он попал после побега из концентрационного лагеря. Ансамбль Дома Красной Армии 5-й гвардейской армии располагался в Чехословакии, недалеко от Праги. Армией командовал генерал армии Жадов, впоследствии командующий сухопутными войсками.

Занятия в ансамбле проводились ежедневно по 5–8 часов. Готовили программу к трехлетнему юбилею Армии. Я танцевал в ансамбле общие танцы вместе с танцевальным коллективом, и была у нас четверых сольная пляска, которую в программе концерта назвали «Русская пляска». Исполнителями были я и Феофанов – солист балета Харьковской оперы и две сестры Новокаовские, которые тоже были балеринами Харьковских театров оперы – балета и оперетты. Эти театры были вывезены в Германию на принудительные работы, и после войны многие артисты этих театров вошли в ансамбль.

Первые концерты мы давали в клубе для всех. А в июле нас привели в прагу в концертный зал Люцерна, где мы выступали перед командующим нашей Армии Жадовым и президентом Чехословакии Гомулкой [12] . Зал был полон. Этот зал был полон. Этот концертный зал располагается в центре Праги, в цокольном этаже здания. В зале два яруса – потолок зала на уровне первого этажа. Концерт прошел очень хорошо, выступали хор, танцевальная группа, джаз-оркестр и солисты. Публика встречала нас громом аплодисментов. В зале, кроме военнослужащих, больше половины зала занимали жители Праги.

Через месяц нас привезли в город Баден под Веной. Там в театре оперы и балета дали концерт, на котором присутствовали президент Австрии и командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев. Зал театра трехъярусный, похож на зал нашего Большого театра в Москве и оперного театра в Вене, только со стеклянной крышей над залом. На этом концерте во время пляски я в присядке поскользнулся и сел на свой зад, но не растерялся, а сделал вид, что так нужно по сценарию, и зрительный зал захлопал. Вот так прошли эти концерты.

И вот наступил сентябрь. 4 и 5 сентября состоялись вечера, посвященные трехлетию нашей армии. В концерте выступил весь ансамбль по той же программе, что в Люцерне и в Бадене. <…>

Мы продолжали выступать в воинских частях. И вот наступил день 16 сентября 1945 г. Меня пригласил к себе в кабинет директор Дома Красной Армии. Я пришел и увидел у него капитана Снигиря, с которым мы общались почти два месяца. Он работал в Смерше штаба армии. Пригласил меня к себе на беседу. Мы вышли из Дома, прошли по военному городку и вошли в здание штаба армии. Он открывает дверь какого-то кабинета, и я вижу сидящего за столом Бориса Урманова напротив какого-то военного. Снигирь завел меня в другой кабинет и закрыл дверь. Давай поговорим, сказал он, и дал мне прочитать донос, написанный на меня их сотрудником. И я вспомнил, как мы с ним встретились на празднике трехлетия армии. Он стоял в охране командующего за кулисами сцены, подошел ко мне, поздоровался и спросил, узнаю ли я его. Я ответил, что не знаю, кто он, я спросил, где мы встречались. В Гросс-Розене, ответил он, назвав мое имя и фамилию – Игорь Гуров. Он, оказывается, тоже был заключенным концлагеря и после освобождения пошел служить в Смерш. В своем доносе, который я прочитал, он обвинял меня в предательстве, прислуживании фашистам, избиении наших заключенных и других нарушениях.

Прочитав донос, я сказал Снигирю, что все это вранье. Он попросил меня рассказать ему о моей жизни в концлагере. Мы просидели в его кабинете часа два, я подробно рассказал ему обо всем, что со мной было в лагере. После этого он сказал: «Ну, а теперь пойдем пройдемся, в КПЗ (камера предварительного заключения), отдохнешь немного, и тогда поговорим».

Так я попал в тюрьму. В камере со мной находился мужчина постарше меня. Узнав, что я артист ансамбля песни и пляски, он рассказал мне о своей профессии. Он, житель Латвии, был танцором, походим на нашего Махмуда Эсембаева, выступал с концертами по всему СССР с 1939 г., после того как Латвия вошла в состав СССР. Перед войной его родители и он вместе с ними переехали в Германию, так как были по национальности немцами. Он стал работать в каком-то немецком театре, который гастролировал в Харькове. Когда наши войска освободили Украину, его посчитали шпионом и посадили в тюрьму. Он мне все это рассказал, и я не мог понять, чем это он не понравился нашему правительству. Я ведь мог бы быть разведчиком и для СССР, говорил он, давая сведения и о немцах и о американцах. Потом я узнал, что его освободили в декабре 1945 г.

Я просидел в КПЗ до 10 декабря 1945 г. Наши войска в ноябре были выведены из Чехословакии в Австрию. Нас перевели в город Сан-Пелтен. И там состоялся суд надо мною. Военный трибунал судил меня 10 декабря. В суде я встретился с двумя свидетелями – с Борисом Умановым и Георгием Горевым, сидевшими со мной в концлагере. Как потом я узнал, их вызвали в Смерш и предупредили: или вы подпишете составленные Смершем свидетельские показания против Гуревича, или, если откажетесь, сядете вместо него в тюрьму. Что им было делать? Они пошли на этот шаг – подписали. Перед заседанием трибунала они сказали мне, что откажутся от письменных показаний и дадут показания в мою защиту.

И вот начался суд. Судья зачитал обвинения, добавил свой взгляд на поведение Гуревича в лагере. Израиль Исаакович попросил допросить свидетелей. Представитель трибунала называет Уманова и спрашивает, – подтверждаешь показания? Что оставалось делать Борису? Он понял, что менять свои показания бесполезно, и подтвердил их. То же самое произошло и со вторым свидетелем – Горевым. Тогда мне дают последнее слово.

Я встаю и начинаю говорить, что все обвинения не соответствуют действительности, что свидетелей заставили подписать показания против меня насильно, что мое поведение в лагере было правильным, что я делал все необходимое для оказания помощи заключенным. Вижу, что трибунал сидит, курит, разговаривает между собой и не слушает меня. И я замолчал и сел на стул. И так просидел минут 10. После этого председатель погасил сигарету, встал и спросил меня: «Все?»

Я, понимая, что говорить с ним бесполезно, сидя ответил ему: «А чего перед вами бисер метать, вы все равно меня не слушали». Он произнес: «Суд удаляется на совещание. Но они остались сидеть за столом, а меня и всех остальных охранники вывели в коридор.

Мальчишка-охранник сказал мне: «Ну, тебе дадут лет пять!» «А ты откуда знаешь сколько?» – «Да я не первый день на суде работаю охранником, знаю, кому, за что, сколько дают».