Путевые знаки - Владимир Березин

Туман шел за нами, как большая вода Ленинграда, как наводнение. Будто варенье из банки, вытекал он на землю, но проверять его на сладкие свойства совершенно не хотелось.

Стрелка была перед нами, но я увидел, что не все так просто. Путей было много, но направо шли три из них. Крайний левый путь упирался в оплетенную мочалой стену, то есть в тупик. Другой, крайний правый, обрывался откосом, там явно прошел оползень, часть полотна рухнула вниз, и гнутые рельсы торчали во все стороны, как арматура в разбитом бетонном блоке. Нужный путь на Манихино и Кубинку был средним.

Но тут поразился даже видевший много разных железнодорожных механизмов Владимир Павлович. Так же он поразился, когда принял буддистов за ремонтников на железной дороге. Как потом выяснилось, на путях бывали и люди в оранжевом, бывали и какие-то невиданные ремонтники, и всему были какие-то объяснения. Но тут перед нами было чистое чудо.

Перед нами горел светофор, то и дело меняя цвет сигнала. Это была автоматическая стрелка, оказавшаяся живой. Рядом с ней на высоком столбе стояла солнечная батарея, и стрелка то и дело щелкала, переводя рельсы в крайние положения. Так, наверное, она и щелкала все двадцать лет, постепенно сходя с ума. Но мы имели дело с ней сейчас, без всякой надежды подгадать нужное положение.

Сиреневый туман напирал с одной стороны, а стрелка попрежнему суетливо щелкала своими переключателями. Мы медленно, но неумолимо приближались к ней. И тут Владимир Павлович аккуратно снял фуражку и китель и просто сказал:

- Я подержу, а ты езжай. Не смей останавливаться, слышишь? Я не успел и глазом моргнуть, как он подхватил автомат и спрыгнул на землю. Я высунул голову в окошко и увидел, как Владимир Павлович с размаху заехал прикладом по солнечным батареям, а затем и по шкафчику на стойке. Ничего у него не выходило стрелка жила своей жизнью. Тогда он попытался заклинить механизм стволом, но бездушная машина сжевала творение оружейника Калашникова, как мышь макаронину.

Владимир Павлович обесточил стрелку и, упираясь сапогами в шпалы, перекинул штангу в нужное положение.

Тепловоз проплыл мимо него, и я смотрел, как он машет мне рукой, проезжай, мол, я догоню.

"Он сейчас догонит", подумал я и повторил вслух, чтобы убедить себя в этом: - Догонит-догонит.

Да как тут убедить, когда последний вагон уже миновал стрелку, а Владимир Павлович все оставался там, где стоял. Что-то там у него случилось, нога, что ли, застряла? Но это все равно было не смешно. Как ни крути, товарищ мой терял драгоценное время.

Насыпь изгибалась, и наш состав изгибался вместе с ней. Скоро последний вагон закрыл от меня маленькую фигурку, а когда я снова увидел это место, то там уже клубился сиреневый туман. Возвращаться не имело смысла.

Пропал Владимир Павлович, пропал, как пропадает кустик в тумане.

Кроме боли расставания, я чувствовал обиду. Как же не вовремя он покинул меня навсегда! Теперь я сам должен был принимать решения. Я с тоской смотрел на гроссбух покойного Математика и на примотанную к нему коробочку с карточками и жесткими дисками.

БАРАНЫ СОВХОЗА "СОЛНЕЧНЫЙ"

Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, говорит: "Бяша, бяша!" А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: "Бяша, бяша"…

Иван Тургенев. Бежин луг

Теперь я ехал один. И для пущей уверенности надел китель Владимира Павловича и даже нацепил его фуражку. И мне всегда казалось, если надел форму, то жизнь твоя изменилась. Ничего просто так в жизни надеть нельзя. Вот мне рассказывали про человека, что нашел форму почтальона,

стал носить, и его заставили разносить письма. Или вот получил шубу с барского плеча, и привет. Ты уже среди слуг и, дрожа от ужаса, боишься опалы. А уж если на тебе фуражка со звездой, то от судьбы тебе не отвертеться, поведет тебя этот головной убор по жизни как миленького. Но в фуражке было жарко, и я сразу кинул ее на правое кресло, где я обычно сидел, когда состав вел мой товарищ.

Теперь я ехал, руководствуясь лишь путевыми знаками: где мог подтормаживал, благоразумно минуя стрелки на малом ходу, и внимательно смотрел вдаль, не маячит ли на моем пути мертвый встречный поезд. Смотреть в карты, оставшиеся от Математика, мне было лень.

Вокруг меня бушевала весна я такого не видел с детства. Вся эта зелень, цветы и запахи сводили меня с ума, и я открыл окно в кабине, только изредка скашивая глаза на узкий экранчик дозиметра. Дозиметр вел себя тихо, изредка попискивал, но только изредка.

Однажды я остановился у речки Истры и, померив уровень радиации (он оказался фоновым), зашел в воду. Это было совершенно удивительное ощущение, теплая вода на мелководье, обтекающая тело.

Внутренний паникер говорил мне, что, не ровен час, ко мне приплывет какая-нибудь змея, но тут уже мне было все равно. Я потерял всех и был один. Предсказание, кажется, сбылось, и если на меня нападет сейчас какая-нибудь лягушка с дельта-мутацией, то это будет закономерно и совершенно не удивительно.

Вернувшись к составу, я вдруг услышал странное шебуршание в крайнем вагоне. Сдернув с плеча автомат, я осторожно отворил дверь. Вот так штука, здесь сидели трое маленьких буддистов, судя по всему, питавшиеся все это время одними таблетками с лотосом. Они жили тут в спальных мешках и пережили зиму. Удивительно, как они не перемерли. Но, заглянув внутрь вагона, я понял, в чем дело. Втроем они уничтожили почти весь спрятанный внутри запас продовольствия, рассчитанный на экипаж поезда. Хорошенькое дело, каково было бы мое удивление, если бы я на него рассчитывал. То есть я на него и рассчитывал, но пока еще не наступила жуткая нужда.

Можно было искать утешения в том, что уж лучше неприятность случится теперь, чтобы потом не быть последней каплей в море, как говорил начальник станции "Сокол", когда у нас началась эпидемия и передохли почти все свиньи.

Я выгнал их вон и, немного поколебавшись, не пощадил райского места на речном берегу, заявив своим подопечным:

Вот что, мои оранжевые друзья, пока вы не отмоетесь и не постираетесь, вы никуда не поедете.

Оранжевые друзья не возражали. Они смотали с себя свои пеленки и полезли в реку. Про лягушек-мутантов, судя по всему, никто из них не думал. Когда они вылезли, я вдруг растрогался. Все трое были почти дети, они годились мне в сыновья маленькие, щуплые, с серой питерской кожей. Голые они казались еще моложе.

"Вот можно поступить так, как говорил Владимир Павлович, подумал я. Можно основать свою секту: я буду пророк, у меня будут три апостола. Этого маловато, но лучше, чем ничего. Потом мы разживемся мадоннами и поставим дом у реки. Будем выращивать что-нибудь и есть лягушек…"

Но тут же я отогнал эту мысль. Какой из меня гуру? Да и что я могу дать этим таблеточникам? Ради чего они вылезут из своих лотосовых джунглей? А вылезут, так будут совершенно недееспособны.

Одно хорошо, я был теперь не один. Через день, продвинувшись совсем немного, я увидел рядом с путями, как раз напротив знака о подаче свистка, свежий колесный след. Кто-то проехал здесь на тракторе, и проехал недавно, после дождей. Я вооружил буддистов автоматами, хотя понимал, что толку от них мало, но пусть они просто держат оружие, и отправился с ними на разведку.

Мы миновали лесозащитную полосу, которая за это время разрослась и стала напоминать просто лес, и тут же уткнулись в ржавый, но крепкий забор и ворота в нем. На воротах была вывеска "Совхоз "Солнечный".

Над названием было прикреплено жестяное солнце, которое выглядело довольно страшновато. Примерно так же, как должен выглядеть ежик-мутант. Или цветок кактуса Царица ночи, про который я почти забыл.

Я внимательно осмотрел ворота: ни замка, ни запора на них не было, только короткая проволочка держала их половинки, чтобы они зря не распахивались.

Но именно туда вели две колеи. Мы зашли в ворота и осторожно и воровато продвинулись вперед по гигантскому полю. Ни одной постройки не было видно до горизонта, и мы уже притомились идти, как вдруг поле оборвалось заросшей густым орешником балкой. Тут тоже журчал ручей, и тоже фон был в норме.

Мы сделали еще несколько радиальных выходов, ничего достойного поблизости не обнаружилось: только старый трактор без стекол, ушедший в пашню по самую кабину, и какая-то сельскохозяйственная постройка без крыши, похожая на бывший амбар.

А вот на дальнем пригорке стояла высокая церковь с шатровой колокольней и сияла на солнце золотым полушарием купола. Если купол был золотым и не облетел за эти годы, то значит, там живут люди. И более того, если они заботятся о храме, то это не просто место жилья, а целая структура, хозяйство.