Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

А Савве Ивановичу пора было поспешать домой. Уже из Москвы писал он в Париж Поленову о римских своих впечатлениях: «Мордух со своим Христом прелесть. Христос не только не надоел ему, но день ото дня при мне росла его сила. Вообще, на мой взгляд простого смертного, это огромное произведение, в нем я впервые увидел мировое значение Христа».

Простой смертный делец, дилетант-скульптор, не дожидаясь похвал жрецов искусства, умел увидеть великое в великом, и сказать об этом, не боясь сесть в лужу. И были в нем невероятная художническая интуиция и вкус.

Оценка Мамонтова новой работы Антокольского скоро была подтверждена восторгами множества ценителей искусства, правительственными наградами, монаршими улыбками и милостями.

В начале 1874 года Антокольский открыл свою мастерскую для посещений и сразу произвел «Христом перед судом народа» сильное впечатление на охочих до похвал итальянцев, знающих, что творчество питается признанием и расцветает от восторгов.

Русские путешественники и заезжие корреспонденты, радуясь, что свой пронял заграницу, тоже не скупились на похвалы. Писатель П. Д. Боборыкин в «Неделе» дал большую статью об Антокольском. Он увидел в «Христе» борьбу великой личности, трагическое спокойствие конца. А. С. Суворин в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявил, что Христос Антокольского есть обличение фарисеев всех веков.

Русский художник А. А. Риццони сообщал П. М. Третьякову: «Антокольский кончил своего Христа на славу и произвел фурор в полном смысле этого слова. Все художники (всех наций) посетили его студию и все лучшие журналы написали самые строгие и лестные отзывы. Путешественники так и валили в его студию, одним словом, общее внимание, и совершенно достойно. Вещь вышла в самом деле замечательная».

«Христос» Антокольского перевернул представление о Боге Спасителе. Антокольскому стали если не подражать, так идти от его образа Христа. Ф. Лист находил, что венгерский художник М. Мункачи в своей картине «Христос перед Пилатом» «заимствовал первую идею своего Христа, более человечного, чем небесного, от „Христа“ Антокольского, чисто реалистического».

А между тем Савва Иванович наслаждался обществом Мстислава Викторовича Прахова, старшего брата Адриана Викторовича, был он филологом, профессором Дерптского университета, знал наизусть поэмы и целые эпосы. Прошлой осенью Мстислав Викторович гостил в Абрамцеве и полюбился его домочадцам. Человек этот жил в иных мирах. Все обыденное было ему чуждо. Савва Иванович никак не мог поверить, что подобное равнодушие к жизни возможно, что это — не розыгрыш, не хитроумно изощренное приживальство.

Обедали и ужинали они чаще всего вместе. Савва Иванович приметил: самые изысканные блюда Мстислав Викторович поглощает, словно бы не замечая ни вкуса, ни сервировки. Обидевшись за своего повара, Савва Иванович попросил принести обед из трактира. Мстислав Викторович ел столь же азартно, доказывая сотрапезнику, что искусство — нехорошо унижать, низводя, как это делал Белинский, до идейности, до обслуги партийных принципов. Искусство — дар, Паганини в душе мог быть католиком, мусульманином, иудеем, язычником — но кому до этого дело! Он — море сладчайших звуков, виртуоз настроений, тиран, подавляющий всякое инакомыслие, когда его смычок прикасается к струнам.

«Ладно», — сказал про себя Савва Иванович и приказал подавать постное, монашеское.

Мстислав Викторович перемены не приметил.

Тогда через несколько дней обеды вновь пошли купеческие, и однажды на десерт подали клубнику.

— Клубника?! — впервые изумился профессор. — Но теперь зима!

— Теперь зима, — согласился Савва Иванович, — но у меня есть волшебник Михаил Иванович.

— Вкусно и знаменательно, — похвалил садовника профессор. — Человек, устроивший лето посреди зимы! Вот кому надо посвятить мои переводы.

Прахов-старший был поглощен загадкою Хафиза, он переводил его диван, но никак не мог передать русскими словами всю полноту смысла и не показывал переводы.

— По-моему, восточная поэзия — непроходимей русских лесных дебрей, — сказал Савва Иванович.

— Отчего такой пессимизм? — удивился Мстислав Викторович. — Если знать исходную мысль, на которой возведена вся пирамида, — то бессмысленная громада сложностей тотчас приобретает строгие, ясные, пластические формы. Вы, дорогой Савва Иванович, были в Персии, вы видели множество персиянок с закрытыми лицами, но, скажите, вы себя хотя бы раз спросили, почему это так, почему женщины Востока скрывают лица.

Савва Иванович развел руками:

— Я таким вопросом не задавался. Знал — это закон для здешних мест. Шариат. Еще жены пророка Мухаммеда лицо закрывали.

— На самом деле сокрытие женского лица — вопрос не только теологический, но и философский. Мусульмане скрывают не только лицо женщины, они никогда не произносят, даже в узком кругу, у себя в доме, имя женщины. Праздный взор не должен проникать в тайну Красоты. Сокрытие Имени и Лика соответствует слепоте и немоте.

— Гомер! — подскочил Савва Иванович.

— Верно, Гомер. И не только — Рудаки, ал-Маари, косноязычие Моисея. Христос перед первосвященником: «Он молчал и не отвечал ничего». Многие иудеи-праотцы в старости обязательно теряли зрение, правда, получая взамен глаза духовные.

— Потому и рисуют Мухаммеда, оставляя белое пятно вместо лица?

— Да, это так. Но мы подошли только к первой ступеньке мусульманского таинства. Поэт сказал: «Мир подобен локонам, пушку, родинке и бровям». Лицо для мусульманина имеет мистическую ценность. Лицо есть величайшая тайна и самоценность! — Прахов, наслаждаясь мыслью фанатиков-суфиев, даже закрыл глаза. — Но вот что замечательно. Красота Лика или его безобразие — две стороны одного образа. Образа Абсолютного Совершенства, ибо истинная красота скрыта не во внешнем облике, а в сути, в смысле. Для ее постижения — здесь талисман красоты сливается с талисманом знания — необходимо совлечь завесу — мукашаф. Как это достигается? Во-первых, отверзанием очей, во-вторых, созерцательным соприсутствием.

— Мстислав Викторович! — замахал руками Савва Иванович. — Все! Тут уже от лукавого.

— Ничего подобного! Полная четкость и ясность. Следите за мыслью, Савва Иванович. Все необычайно просто. Истинная красота доступна не нашим глазам, но глазам духовным. Духовные глаза — калб — это наше сердце. Великий Руми так сказал об этом:

Когда на пути встретишь отрезанную голову,Которая катится к нашей площади.Спроси у нее о тайнах сердца.И она поведает нашу скрытую тайну.

— От Руми яснее не стало.