Небесные очи - Татьяна Тронина

Даже после того, как суд закончился и гражданина Ласкарева все-таки посадили, Борис выговаривал и выговаривал Але за ее поступок, он напоминал о том, сколько он сделал для Али, пилил за то, что из-за своего стремления к справедливости они едва не потеряли единственную и долгожданную доченьку Машеньку («Это ж надо, на девятом месяце скакать по каким-то подворотням, не емши не пимши почти целый день! Пока муж дома сходит с ума от неизвестности!»).

– И вообще, чем власть о нас меньше знает, тем оно лучше... – бубнил Борис, качая на руках дочь. – Сейчас, конечно, не тридцать седьмой год, да и Сталина тоже нет... Но как начнутся репрессии – будешь знать! Не надо, не надо высовываться, Алька!

– Боря, это был Артур Демьяненко, фашистский диверсант, – устало и мрачно возражала Аля.

– А ты почем знаешь? Сколько лет-то прошло!

– Но тогда зачем он бежал?

– А любой побежит, если за ним погонятся! И, опять же, подворовывал... Тоже рыльце в пушку было. Кому охота в тюрьме сидеть!

– Боря, я его по глазам узнала!

– А что глаза? Глаза у всех одинаковые! – бубнил Борис. – Ты мне загляни – может, тоже кого узнаешь?..

– Ну тебя, Борька!

– А что «ну»? У мужика того – жена, сынишка только-только народился, Машке нашей ровесник... Драпал, только портки успел взять, да книжку какую-то. Ни денег, ни документов...

– Что? – переменилась в лице Аля.

Борис моментально замолчал, поняв, что все-таки проговорился. Но было поздно – Аля буквально вцепилась в него: какие портки, какая книжка?

– Да тебя ж в роддом с чемоданом загребли – забыла, что ли?!

Аля похолодела. В самом деле, был же чемодан... Тот самый чемодан, с которым Артур-Федор пытался бежать! Она вырвала его, вцепилась мертвой хваткой! Если Алю положили в роддом с Артуровым чемоданом, то...

– Борька, где этот чемодан? Говори немедленно! Говори!!!

– Да тихо ты, ребенка разбудишь... – отвел глаза Борис. – Я, когда из роддома тебя пришел забирать, чемодан этот тоже получил. Сразу понял – не твое, евонное. Ты ж в таком невменяемом состоянии была... Я его сжег! – поспешно добавил он. – Отвез на дачу и сжег в печке. От греха подальше. Там и не было ничего! Портки да книжка...

– Дурак! А вдруг там было второе дно? И документы, которые подтвердили бы, что это Артур...

– Не было второго дна! И вообще, нечего ерундой страдать... Сидит в тюрьме твой диверсант – не за то, так за другое! Выходит, бог есть, Алька, успокойся ты раз и навсегда на этом...

В 1968 году Борис тяжело заболел. Он и так особым здоровьем не отличался, страдал припадками, напоминающими эпилептические (как уже говорилось, они были последствием контузии, полученной во время войны в Испании), но тут ему совсем плохо стало. Аля решила продать дачу – необходимы были деньги на лечение.

И, разбираясь на даче, она нашла... тот самый чемодан. Оказывается, Борис так и не сжег его – то ли не успел, то ли еще что ему помешало... В чемодане были брюки и очень толстая книга в кожаном черном переплете. Аля открыла ее – что-то на немецком (явно на пишущей машинке напечатано), рисунки какие-то, тоже явно на медицинские темы...

То, что книга была на немецком, поразило Алю. Если бы книгу сразу предъявили следствию, то Артур был бы непременно разоблачен. Но ведь еще не поздно наказать негодяя...

Аля собралась снова идти в милицию, но тут случилось сразу несколько событий. Она узнала, что Федора-Артура выпустили из тюрьмы – на несколько лет раньше срока. Он был смертельно болен, его, по сути, отпустили умирать...

«А ребенок его, а жена? Ну, докажу я, что это Артур, а с ними-то что будет? Они же не виноваты!» – засомневалась Аля.

Пока она сомневалась, умер Борис. А следом – Артур, он же Федор Ласкарев. Бороться было не за что, судить – некого. И Аля никуда не пошла, ни в какую милицию.

Книга осталась у нее. Лежала на даче, которую так и не успели продать. Эта книга – страшное напоминание о черных годах войны. Что там было в ней, в этой книге, о чем рассказывалось, о каких мрачных тайнах – бог весть...

Маша выросла. Рано вышла замуж. Родила девочку, которую назвали Александрой. Сашенькой...

Потом у самой Али сдало здоровье, когда ей было немногим за пятьдесят – а что ж вы хотите, бывшая блокадница!

Последний год она жила в семье дочери, возилась с Сашенькой. Она каждый день вспоминала вслух о Мите – каким тот был, какой могла бы быть жизнь, если бы Митя был жив.

Маша терпеливо слушала мать. Историю о том, как Артур Демьяненко сбросил с крыши Митю, она знала наизусть.

– Эх, если б я тоже с той стороны крыши была, да руку ему вовремя протянула!

Каждый раз, в подробностях вспоминая эту историю, Аля заливалась слезами. Она верила, что смогла бы спасти Митю. К ней неизменно подбегала внучка Саша, игравшая в той же комнате, вытирала слезы:

– Бабуля, не плачь! Митя твой жив, жив! Завтра в гости придет! – Саше исполнилось недавно три года, она прекрасно все понимала и очень хорошо говорила.

– Нет, не придет завтра Митя... – качала головой Аля. – Спасибо тебе на добром слове, Сашенька, но скорей уж я к Мите в гости скоро уйду.

– Он тебя ждет, да?

– Ждет, Сашенька, ждет! – ни на секунду не сомневаясь, серьезно отвечала Аля. – Он обещал, а значит, и вправду ждет.

Шел 1977 год. Аля умерла. Тихо, во сне. С улыбкой на губах. «Интересно, что маме приснилось перед смертью? – не раз после того, вспоминая лицо матери, думала Маша. – Может, ее Митя? Или отец? Нет, не отец... Чего там, мать только Митю этого и любила! Интересно, а есть ли загробная жизнь? Если она есть, то мама с Митей встретились или нет?..»

И Маша, пытаясь представить «тот свет», почему-то неизменно воображала длинный черный коридор, по которому бредет ее мать – в длинной ночной рубашке, с седым пучком на затылке – то есть в том самом виде, в котором умерла. Вытянув вперед руки, чтобы не споткнуться в темноте. Впереди чуть брезжит огонек... И вроде сидит кто-то в конце коридора, на стуле, что ли – в смиренной, спокойной позе. Какой-то мужчина, тоже уже немолодой. Не отец, нет! Мужчина поднимается, протягивает матери руки. Они обнимают друг друга. Они так взволнованы, так рады встрече, что не словечка ни срывается с их уст...

Маша была очень сентиментальной молодой женщиной. О чем-то плохом она просто не умела думать! Даже смерть она воспринимала в оптимистически-романтическом виде. Вспоминая о матери, и возясь с Сашенькой, она даже не подозревала, что очень скоро, в том же 1977 году, парой месяцев позже похорон, ей самой придется брести по этому темному длинному коридору, в конце которого едва брезжит свет.

Только, в отличие от матери, Машу там не ждал тот, кого она любила... В день своей страшной гибели она, Маша, была абсолютно одинока. Но об этом потом.