Порубежная война - Роберт Святополк-Мирский

Они ушли, и не успел я выбраться из будки и шмыгнуть в свою коморку, как за мной пришла Паола. С этой минуты я находился под постоянным наблюдением и не мог никого ни о чем предупредить.

Но я не мог также допустить гибели наследника престола. И я принял решение действовать самостоятельно.

У меня было время для того чтобы обдумать детали и постараться сделать это так, чтобы максимально себя обезопасить. Кажется, это удалось.

Все происходило так, как и предвидела Софья. Самым смешным оказался новый номер с живой коровой, где я изображал неуклюжего мужика с ведром, который пытается подоить ее. У меня было много всяких падений и переворотов — я заставлял корову бодаться и бить меня копытами — падал и отлетал далеко в сторону якобы от ее ударов, одни словом — все хохотали до упаду.

Я находился в центре лужайки а вокруг — весь двор, за исключением самого великого князя, который в последнюю минуту отказался ехать, сославшись на какие-то важные дела, связанные с походом на вятичей.

Работая с коровой, я старался не упускать из виду великой княгини и Паолы, которая была все время рядом с нею. И вот в один из смешных моментов, когда все смотрели на меня, Софья и Паола встали и за спинами всех остальных подошли к Ивану Ивановичу. Софья встала так, чтобы закрыть своим телом скатерть, разосланную перед ним на траве, а Паола — я видел это своими глазами — очень ловко, будто поправляя платье, бросила что-то в чашу, стоящую на скатерти.

Но я к счастью был готов к этому.

Мне важно было не допустить, чтобы Иван Иванович пригубил хоть один глоток из этой чаши, поэтому следовало торопиться.

Только они отошли, я, падая в очередной раз под хохот всех окружающих, выронил ведро, толкнув его так, чтобы оно покатилось в нужную сторону.

Спасибо польскому Станьчику, который научил меня ловкости и проворству в исполнении таких номеров!

Ведро покатилось и опрокинуло чашу с вином, стоящую перед Иваном Ивановичем. Слуги тотчас убрали ее, немедленно заменив скатерть и поставив новую чашу с вином на место прежней, а я тут же подкатился колобком к ногам наследника престола, подхватил свое ведро, поцеловал его сапог в качестве как бы извинения и вернулся к корове продолжать свой номер.

Все это произошло очень быстро, и я надеюсб выглядело естественно.

Досада конечно видна была во взглядах Софьи и Паолы, я даже видел, как Софья пожала ей руку, как бы говоря ничего, мол, случай еще представится.

Я очень опасался, как бы не изменилось отношение ко мне великой княгини, в случае если б в ее сердце закралось какое-либо подозрение в умышленной моей неловкости с ведром. Но Софья вела себя со мной как обычно — если бы она вдруг стала особо милостива, я бы заподозрил что-то неладное, но, кажется, все обошлось, и я вздохнул с облегчением.

Кстати, надо сказать, что в последние месяцы она проявляла ко мне быть может немного больше внимания и симпатии, что вы должны были заметить по подаркам и все растущим суммам которые я отправлял регулярно своей «мамочке» Соломонии Сабуровой…

Однако, какое-то странное внутренне беспокойство и чувство угрозы не покидает меня, а потому буду осторожнее. Начиная с этого письма, я перестану отсылать послания в адрес вдовы Соломонии, а буду во время прогулок незаметно оставлять их там, где было условлено для случаев срочных посланий.

Тем более, что это послание — срочное!

Софья может повторить свою попытку в любую минуту!

Сейчас ночь, а раним утром, через несколько часов мы идем с ней на обычную утреннюю прогулку по строящимся кремлевским стенам.

Эти стены вызывают во мне чувство тоски и отвращения…

Не знаю отчего.

Примите срочные меры по защите наследника московского престола!

Во имя Господа Единого и Вездесущего!

Савва.

… Они вышли на рассвете, и Савва обратил внимание, что с ними нет как обычно фрейлин и охраны. Не было также и дочерей.

Это насторожило его, но не испугало, — мало ли какие причуды могут быть у Великой княгини, тем более, что несколько раз уже гуляли вот так — вдвоем, когда дочери болели.

Софья ласково погладила Савву по голове и, поманив пальцем, пошла вперед. Белый утренний туман расползался по всему кремлевскому подворью, застревая клочьями в лесах, покрывающих уже высокие кремлевские стены.

Они поднялись наверх, и Софья неторопливо шла по строящейся стене, пока не остановилась у большой груды колотых белых камней.

Она ласково улыбнулась Савве и он, добросовестно исполняя свою роль, присел перед ней на четвереньках, согнув руки в ладонях так, будто он — домашняя собачка, ставшая перед хозяйкой на задние лапы.

— Ах, Савва, Савва, — сказал Софья, и вдруг Савва с изумлением увидел, что из ее глаза выкатилась слеза. — Если б ты знал, как мне тебя будет не хватать…

Она наклонилась, поцеловала его в лоб и резким сильным движением обеих рук столкнула со стены, туда вниз, прямо в застывающую массу серого раствора.

И в те несколько секунд пока Савва находился в воздухе, он сразу и все понял: не было никакой попытки отравления — все это лишь очередной трюк, еще одна проверка, последнее испытание, которого он не выдержал, а все доброе отношение Софьи к нему в последнее время было всего лишь коварной уловкой, направленной на то, чтобы усыпить его осторожность — и вот теперь он должен умереть так глупо и нелепо.

Грузное большое тело шлепнулось о мякоть серого мягкого густого раствора, сразу поглотившего Савву, и через несколько мгновений, поверхность застыла и успокоилась, будто ничего и не было.

Софья напряженно вглядывалась: ей казалось, что должны появиться какие-то пузырьки воздуха, но потом поняла, что раствор слишком густ и воздух не вырвется наружу.

Так правильно и верно, так и должно быть — это препятствие мешало мне, и теперь, наконец, я могу свободно действовать, не опасаясь никаких соглядатаев. Он, несомненно, был одним из тех, о которых рассказывал Иосиф, но Иосифу об этом вовсе не надо знать… Я ведь и сама подозревала горбуна со времени той истории с наследством покойной Марьи. Никто кроме Саввы не знал, что я передала его своей племяннице, а сам Иван давно забыл о нем. Но кто-то ему напомнил… Нет-нет: Савва заслужил неожиданную быструю и не очень мучительную смерть — он был непревзойденным мастером лицедейства!