ДЕВОЧКИ - Надежда Лухманова

Девочки вообще записывали перед исповедью все свои грехи на бумажку, чтобы не утаить чего-нибудь перед священником.

- Салопова, должна я сказать батюшке, что я его лиловым козлом назвала, когда он пришел в новой рясе? - спрашивала тихонько Евграфова.

- Должна, непременно должна, плакать и каяться надо тебе за твое сквернословие.

- Салопова, поди сюда, - молила ее Бульдожка, - у меня есть секретный грех.

Салопова шла с нею за черную доску.

- Душка Салопова, только мне стыдно, ты никому, никому не говори!

- Все равно, Прохорова, там, - Салопова указала на потолок, - все тайное станет явным! Лучше скажи теперь.

- Салопова, мне очень стыдно, нагнись, я тебе скажу на ухо. - Салопова нагнулась. - Вот видишь ли, - шептала Бульдожка, - я видела во сне, что я иду по лестнице в одной юбке, нижней, и босиком, и встречаю Дютака, а он будто, вот как мой папа дома, в халате и туфлях, мне так стало стыдно, я от него, а он за мной, я от него…

- А дальше что?

- Дальше ничего, я проснулась вся в поту, и так мне стыдно стало, ужас!

- У тебя все, Прохорова, шалости на уме. Вот мне всегда что-нибудь возвышенное снится, а ты - в одной юбке перед учителем! Была на тебе кофта?

- Не помню, Салопова, но, кажется, не было… Салопова всплеснула руками.

- Без кофты перед мужчиной! Скажи непременно батюшке и положи сегодня вечером от себя двадцать поклонов…

Вообще, во время поста Салопова приобретала вес и значение, становилась авторитетом. Она знала все: какому святому молиться, от каких грехов отгонять козни дьявола и к какой категории принадлежит грех - к легкой или тяжкой.

Когда наконец бедный отец Адриан, весь красный, усталый, вышел из церкви, оба кармана его рясы оттопыривались, потому что в них он нес грехи всего класса, написанные на длинных листках. Кроме устной исповеди, девочки еще и трогательно просили его взять "памятку".

На седьмой неделе Великого поста старший класс был занят "христосными мячиками", так назывались красивые шелковые шарики, которыми выпускные христосовались с "обожаемыми". Христосный мячик был типичной институтской игрушкой - красив, дорог и совершенно бесполезен. После того как ребенок подержал его в руках или покатал по полу, мяч немедленно пачкался и терял свой нарядный вид.

Прежде всего для такого мячика нужно было достать гусиное горло, хорошо вычищенное, высушенное. Такое горло доставали через горничных, и оно стоило иногда до рубля, смотря по нетерпению и богатству девочки. В него насыпали горох, который потом звенел внутри мячика, и после обматывали сперва грубыми нитками, а затем мягкой бумагой. Когда мячик достигал желаемой величины и безукоризненно круглой формы, по его, так сказать, экватору и меридиану на равном расстоянии втыкались булавки, затем между ними натягивали плотный шемахинский шелк. Шелк натягивался по задуманному рисунку; самый простой и быстрый составлял шахматные квадратики в два цвета, самый трудный - золотисто-желтые звезды по темному фону. Маша Королева была всегда особенно завалена заказами христосных мячиков. Насупив брови, помогая себе языком, терпеливая и аккуратная девочка достигала высот искусства.

Франк, всегда порывистая, тоже хваталась за работу, воображение ее горело, она хотела изобразить летящую комету, хвост которой был из огненных искр. Работала она усердно. Фон у нее был - ночное синее небо, для этого весь мяч был покрыт зеленовато-синим шелком, а на нем местами выложены неправильные серо-черные круги. "Дождь ливмя льет, несутся тучи!" - мысленно декламировала себе девочка…

За ее спиной остановилась Бульдожка и выразила на своем лице такое удивление, что к ней примкнуло еще несколько любопытных.

- Хорошо? - спросила Франк, не оборачиваясь.

- Н-н-недурно, н-н-ничего, - заикаясь тянула Бульдожка.

- Да ты вглядись! Вот видишь это… - она указала пальцем на комету.

- Да нечего мне растолковывать, сама вижу, это лиса бежит. Только почему это у нее из хвоста кровь?.. Охотника-то ведь нет?

- Лиса? Это лиса?! - задыхаясь кричала Франк.

- Да и деревья у тебя странные, - вставила другая, - круглые, серые, без стволов.

- А трава синяя. Или это вода? - спросила третья.

- Это… это…- Франк от злости не находила слов… - это вы все дуры, где тут лиса?! Где деревья?! Это ночь в грозу и комета, несущаяся по небу! - За ее спиной раздался дружный хохот. Подвернувшаяся Иванова вдруг выхватила из рук Франк мячик и побежала с ним по классу.

- Глядите, глядите, метеор летит, комета! - Франк погналась за Ивановой, но дорогу ей преградила высокая, неуклюжая, но чрезвычайно добрая и разумная Кадьян.

- Оставьте, Франк, - она всем говорила "вы", - пусть их тешатся, ведь мячик действительно не вышел, я его видела. Помогите-ка мне лучше написать поздравительное письмо, мне надо такое… особенное… чтобы красиво вышло.

- Сейчас, сейчас! - Франк в эту минуту перехватила руку нечаянно подвернувшейся Ивановой и отняла от нее мячик. Взглянув на свою комету, она вдруг сама разразилась веселым, звонким хохотом.

- Бульдожка, а ведь ты права, это совсем, совсем лисица… Кто хочет кругляш с горлом? Кто хочет?

- Я, я, я, я! - послышалось со всех сторон. Мячик полетел вверх, его кто-то подхватил и принялся разматывать шелк, не вдохновлявший новую искусницу.

Яйца девочки сами не красили, вообще всякая "пачкотня" была им строго запрещена, но они все-таки умудрялись достать чистых яиц, сваренных вкрутую, и Женя Терентьева, талантливо лепившая и рисовавшая, делала для своих друзей рельефные картинки. Рисунок из теста накладывался на яйцо, а затем разрисовывался красками.

В страстную субботу всем девочкам, имевшим родных, присылали из дома по целой корзине провизии. Тут всегда были кулич, пасха, яйца, фрукты, конфеты и т.д. Все делилось на группу, чтобы разговеться с друзьями, и из всего присланного делалась складчина.

Перед заутреней все снова просили друг у друга прощения, умиленные, кроткие, очень голодные, так как постились не в шутку, а по всем правилам. Все ждали с нетерпением благовеста к заутрени; праздничные платья, тонкие передники, пелерины и рукава, тщательно причесанные волосы придавали всем милый, нарядный вид. В пасхальную ночь старшим дозволялось не ложиться; вернувшись от вечернего чая, они сидели группами, расхаживали по коридору, и кто-нибудь беспрестанно бегал вниз по парадной лестнице и приносил известия о том, который час и пришел ли в церковь батюшка.

- Душки, ведь это наша последняя Пасха в институте, - сказала Пышка, подходя к группе, сидевшей у лампы на сдвинутых вокруг табуретах.

- Что-то Лосева поделывает? - вздохнула Вихо-рева, бывшая особенно дружна с нею.

- Кто последний писал ей? - спросила Екимова.

- Очередная Салопова.

- Салопова! Салопова! - закричали из кружка.

- Да она же не говорит, - отвечала за нее Иванова, - ведь она со страстного четверга ничего не ест и ни с кем не разговаривает.

- А знаете ли, медамочки, может, она и в самом деле святая!

- Ну да, святая! Отчего же она чудес не делает?

- Тс, тс, что вы какой грех говорите! Вот нашли разговор для страстной субботы.

- А у кого корзина для Грини?

- У Екимовой! - И десять голосов закричали сразу: - Екимова! Екимова! - другие бросились к ней, прося показать им корзину. А корзина была действительно чудом искусства: простая, лучинная, она была обтянута голубым и розовым коленкором; внутри лежала белая вышитая рубашечка, русская, с косым воротом, черные бархатные панталоны, расшитый шелками поясок, а затем пестрый, шелковый христосный мячик - "писанка" работы Терентьевой - и масса разных "штучек"; все это было сработано, пожертвовано "тетями", державшими свой обет, данный Лосевой. В первый день праздника все ждали своего приемного сына. Лосева, поддерживаемая всем классом письмами, советами, ласками, воспитывала своего брата и справлялась дома с хозяйством как настоящая мать семейства.

- А знаете ли что, медамочки? Ведь мы встречаем славную Пасху. Иванова, запиши-ка в свою хронологию нынешний год; в нем была большая междоусобная война, выигранная рыжим полководцем, и один мирный договор двух враждующих партий.

- Ты, Терентьева, верно, опять что-нибудь путаешь, я ничего подобного не знаю!

- Да ты подумай, Иванова, подумай!

- И думать не хочу, все это глупости! Да и нет никакой новой хронологии.

- Да ты это о чем? - пристали к Терентьевой другие.

- Я говорю о победе Франк над вами в истории с Метлой и о примирении нашего класса с Нот.

- А знаешь ли, Терентьева, - Франк задумчиво посмотрела на запертую дверь комнаты классной дамы, - я ужасно рада, что мы с ней примирились, доктор говорил нашим, которые были в лазарете, что она не долго проживет.

- Да что ты, Франк! - девочки приблизились к ней.

- Верно. Он говорит, что у нее чахотка и что только полное спокойствие даст ей небольшое облегчение, так и слава Богу, что теперь ее никто не дразнит и не изводит.