Виртуоз - Александр Проханов

Ему повезло. Кругом вскипела толпа, которую изрыгал из себя стадион. Видимо, только что завершился футбольный матч. Болельщики казались ошпаренными, словно выпали из гигантской кипящей кастрюли, в которой продолжало что-то бурлить, жирно хлюпать и лопаться. Это были подростки и зрелые мужики, хрупкие юноши и почтенные старцы. Все одинаково багровые, мокрые, жарко дышащие, с обезумевшими, вылупленными глазами. Они держались группами, сгустками, перекрикивались, переругивались, грозили друг другу кулаками. Одни были замотаны в шарфы бело-голубого цвета с буквой «Д», заключенной в ромб. На других болтались похожие на банные полотенца накидки, белокрасные, с буквой «С». Некоторые несли государственные флаги с гербами, но все были предельно возбуждены, раздражены, сипло и жарко скандировали. «Спартак»— чемпион! «Спартак» — чемпион!» — кричали одни, ударяя кулаками в грудь. Им отвечали: «Спартак» — параша, победа будет наша!» — и тоже барабанно, как рассерженные орангутанги, били себя в грудь. Кто-то кинул пустую пластиковую банку, и она угодила кому-то в голову. В ответ полетела стеклянная бутылка, сочно чмокнула в живую плоть, упала на асфальт и разбилась. Группы сцепились, стали избивать друг друга. Дерущаяся толпа разрасталась. Бились стенка на стенку. В ход шли кулаки, древки, стянутые с шеи шарфы, в которые были замотаны камни. Глухо стучали удары, лилась кровь, падал то один, то другой. Мат, хрип, стоны. Алексей уклонялся от летящих бутылок, увиливал от утяжеленных камнями шарфов. Перед ним подросток закрывал разбитое в кровь лицо. Мужчина в красно-белой спартаковской куртке упал, закрыв руками пробитую голову. Как грозди, облепили припаркованную машину, раскачивали, зверски ухали, и она перевертывалась на бок, осыпалась стеклами.

Завыли сирены, из боковых проулков выскакивали солдаты в касках, с железными щитами. Врезались в толпу, наносили удары дубинками, разгоняя смутьянов. Выехал неуклюжий, грязно-зеленый водомет. В центр драки ударила свистящая струя, расшвыривая сцепившихся болельщиков. Алексей видел, как подросток, сбитый с ног, скрючился на асфальте, а его гнало, сметало струей. Уклоняясь от ревущей воды, окруженный болельщиками, он бежал, чувствуя, как холодит спину промокшая одежда. Перевел дух на набережной, у вечерней реки, по которой плыл нарядный, увешенный огоньками кораблик.

Город, куда его привезли, был болен. Насыщен звериными инстинктами, безумными похотями. Ненавидел, завидовал, выделил из себя взрывную материю, в которой не было места любви, милосердию, творчеству, а только — насилию и пороку. В темном небе, за туманом размытых огней, за иероглифами раскаленных реклам реяли духи, захватившие город.

Он брел по набережной, глядя, как на той стороне чуть зеленеет в сумерках лесистая круча. Хрустальный мост был переброшен через реку, и в нем переливались драгоценные кристаллы. Крохотная милая беседка с колоннами прилепилась на противоположном берегу. И сразу за ней берег полыхал цветными огнями, озарялся сполохами. Крутились бешеные карусели, раскачивались гигантские качели, завивались металлические спирали. Среди визгов, всплесков музыки, влетавших фейерверков, фантастический, белоснежный, с клювом и стреловидными крыльями, стоял «Буран», будто прилетел из космоса и остывал среди вечерней Москвы.

Алексей заметил двух пожилых мужчин, направлявших на космический челнок портативные фотокамеры. О чем-то говорили по-английски, по виду туристы, они как бы вскользь сфотографировали Алексея. И он вдруг понял, что это агенты, загримированные под туристов. Он по-прежнему под наблюдением. Люди Лобастова не отстают от него. Преследуют по пятам. Кинулся от них опрометью. Взбежал на стеклянный мост.

Очутился среди развлекательных павильонов, визгливой музыки, переполненных публикой аттракционов.

Публика показалась странной. Сплошь военные, в форме, кто в ботинках, кто в сапогах, но все в тельняшках и голубых беретах. У одних форма новая, с иголочки, у других поношенная, едва влезает. Береты щеголеватые, с кокардой, или приплюснутые и линялые. Шум, гогот. Рукава засучены. Наколки — парашюты и самолеты. Обнимаются, передают друг другу бутылки, пьют из горла. Падают тут же — кого поднимают, кто остается лежать. «Десантура везде пройдет! Десантник упал, не убит, а пьян!» Ревет аккордеон — танцуют голые по пояс «шерочка с машерочкой», выделывая кренделя. Разбивают кулаком кирпичи. Раскалывают бутылки о лоб. Один крутит сальто, другой грызет стакан, третий ест землю. «Ты под Кандагаром не был, а я твое Ведено в гробу видал!» «Там «духи, а тут «чечи». Один хер, все равно война».

Алексей двигался сквозь кишащий солдатами парк. Его штатский вид привлекал внимание. Кто-то пробовал его зацепить пьяной рукой. Кто-то норовил садануть кулаком. Кто-то предлагал хлебнуть из бутылки. Он отказывался, ускользал, торопился миновать опасное скопление. Фонтан шелестел пышными струями, которые меняли цвет, от лилового до огненно-красного. В фонтане купались двое абсолютно голых парней, их тельняшки и форменки лежали на краю фонтана. Вокруг стояли десантники, одобряли возгласами.

— Эй, ты чего здесь потерял? — окликнул Алексея здоровяк, оглядывая его гражданскую одежду. — Ты чего забрел сюда, чмо?

— Макнуть его, — деловито предложил другой.

Алексею дали подножку, подхватили за руки и ноги, раскачали и швырнули в фонтан, в разноцветные сполохи, в холод и визг. Он выбрался, отекая цветной водой. Заторопился к выходу, под свист и гогот.

Униженный, ошеломленный, замерзая в мокрой одежде, он покинул оргию десантников. Перебрел железный, с дрожащими струнами мост. Шел по улице, среди магазинов и ресторанов, видя впереди сияющий, как ночное солнце, купол собора. Он не мог понять, что с ним творится. Зачем его терзают и мучают. Чего от него добиваются. Кто эти люди, что воспользовались шутливой статьей Марка Ступника и навязывают ему чужую фантастическую родословную. Убили рыжего пересмешника Марка, поплатившегося за свою опасную шутку. Вырвали его, Алексея, из мирного уклада, осуществили насилие. Поместили в камнедробилку жестокого гигантского города и что-то совершают над ним, страшно и беспощадно воздействуют, ломают волю и разум, превращают в другое существо, в иную личность. И что еще предстоит ему пережить? Какие пытки? Какое вторжение в его беззащитную душу?

За ним по-прежнему следили. Стоящий перед входом в грузинский ресторан привратник, в одежде горца, с газырями, в мохнатой папахе, улыбнулся ему и тут же стал кому-то названивать по мобильному телефону. Выскочивший из ювелирного магазина продавец натолкнулся на него, отпрянул в глубь сияющего золотом и бриллиантами пространства и стал давить ловкими пальцами кнопки телефона. Алексей прибавил шаг, почти побежал, отыскивая подворотню, куда бы мог скрыться, затаиться от агентов, рыскающих за ним по пятам.

Из соседней улицы, наполняя проезжую часть, останавливая машины и пешеходов, показалась процессия. Густо, плотно валил мпрод. Впереди шествовали важные, в золотом облачении священники, бородатые, с пылающими свечами. Хор многоголосо и истово пел. Над толпой качались тяжелые, шитые серебром хоругви, разноцветные фонари, жаркие, как уголь, лампады. Струились сладкие кадильные дымы. Украшенная рушниками, виднелась икона, — юноша с пышной шевелюрой, окруженной нимбом. Голубой хитон, золотые нарукавники, вишневого цвета плащ. В одной руке крест, в другой открытая шкатулка. За иконой суровые бородачи влекли носилки, на которых покоился ларец, напоминавший маленький гроб. Следом теснился народ. Болезненного вида женщины, согбенные старцы, инвалиды на костылях, безрукие калеки, изувеченные болезнью лица, трясуны в непрерывной конвульсии измученных тел. Матери несли синюшных, в предсмертной дремоте детей. Плакали, кланялись на ходу, осеняли себя знамениями.

— Это кто? — спросил Алексей степенного старика, поклонившегося проплывшей мимо иконе.

— Пантелеймон Целитель. Врач Божий. Мощи в Россию прибыли, от всех болезней спасает.

Алексей чувствовал себя больным, пораженным неведомой хворью. За ним гнались мучители и убийцы. Он шагнул с тротуара и вошел в густую, тихо стенающую толпу, отдавая себя под покровительство юноши с нимбом, в чьих руках находилась шкатулка с целебными травами, а уста бессловесно молились за измученный, прокаженный люд. Толпа приняла его, укрыла в своей глубине. Рядом шагала измученная женщина с полуоткрытой грудью, прижимая к ней обморочное, с высохшим личиком дитя. Тут же хромал, опираясь на палку, военный в камуфляже, с красными рубцами на обожженном лице. Следом нервно подпрыгивала похожая на птицу старуха — крючковатый нос, голая жилистая шея, седые, свалявшиеся волосы, будто пересыпанные пеплом. Что-то бормотала, хватала себя руками за губы, словно запрещала себе говорить.