Роковой Обет - Эллис Питерс

– Почем мне знать… - вялым и тоскливым голосом отвечал Сиаран. - Могу лишь сказать, что из Винчестера я вышел один, а близ Норбери, где две дороги сходятся вместе, меня поджидал этот малый. С того самого часа он неотступно следовал за мной по пятам, словно демон. Он знал все, и терпеливо ждал, когда я не выдержу и нарушу хотя бы одно из условий. Тогда он смог бы убить меня, не понеся за это никакой кары. Он ни на миг не упускал меня из виду и не делал никакой тайны из своих намерений, а, напротив, всячески подбивал меня снять крест и разом покончить со всеми мучениями. А крест был очень тяжел. Мне он сказал, что его зовут Мэтью… А вы говорите, его имя Люк? Стало быть, вы его знаете? А вот я никогда прежде с ним не встречался. Так вот, этот Мэтью, то есть Люк, сказал, что я убил его лорда, которого он почитал и любил, а потому он пойдет за мной в Бангор, в Кэргиби, а ежели я сяду на корабль так и не надев башмаков и не сняв креста, то и за море, в Дублин, но рано или поздно все равно лишит меня жизни. Сегодня он мог сделать то, чего так страстно желал, - и не убил меня. Почему?

В голосе Сиарана слышалось искреннее недоумение.

– Он счел тебя недостойным этого, - напрямик ответил Кадфаэль. - Сейчас он наверняка горько сожалеет о потраченном на тебя времени, которое мог бы употребить с куда большей пользой. Все на свете имеет свою цену, нужно лишь уметь вовремя и верно ее определить. Постарайся понять это, и тогда, может быть, ты поймешь и его.

– Я все равно что мертвец, - с горечью сказал Сиаран, без лорда, без друзей, без цели…

– Ты еще можешь обрести и то, и другое, и третье, если будешь к этому стремиться. Ступай туда, куда ты послан, неси возложенное на тебя бремя и пытайся уразуметь, ради чего ты живешь на свете. В конечном счете так должно поступать и всем нам.

Монах отвернулся и тяжело вздохнул. Он знал, что, к сожалению, самые мудрые наставления и даже суровые уроки жизни частенько пропадают впустую. Трудно сказать, тронуло сердце Сиарана раскаяние либо он и сейчас думает только о себе. Неожиданно монах почувствовал, что смертельно устал. Он искоса взглянул на Хью и с улыбкой сказал:

– Больше всего мне сейчас хотелось бы оказаться в постели. Ну что, Хью, вроде бы дело сделано. Можно возвращаться.

Хью хмуро разглядывал уличенного и признавшегося убийцу, корчившегося на земле, словно змея с перебитым хребтом. Перепачканный, покрытый синяками и ссадинами, с распухшим от слез лицом и кровоточащим порезом на шее, Сиаран представлял собой жалкое зрелище, хотя, возможно, в этих обстоятельствах жалость была неуместна. Но все же, как ни суди, а Сиарану не более двадцати пяти лет, он вполне здоров, и, какой бы тяжкой ни была его епитимья, он в состоянии ее выдержать.

Перстень епископа при нем, а значит, он может продолжить свой путь, и никто, кроме разбойников, не посмеет его потревожить. Ну а разбойников, во всяком случае здесь, в Шропшире, пока опасаться нечего, потому как лес от них очищен. Сиаран может благополучно завершить свой путь, сколько бы времени на это ни потребовалось. Завершить не в Абердароне, не на священной земле Юнис Энсли, а на его родине, в Дублине. А там он сможет начать жить заново и, кто знает, возможно, со временем станет совсем другим человеком. Вдруг он решит нести бремя своего покаяния не только до Кэргиби, откуда отплывают суда в Ирландию, но и до Дублина, а то и до конца своих дней? Впрочем, что об этом гадать.

– Ступай, - промолвил Хью, - иди куда хочешь. Здесь тебе некого бояться, а граница уже недалеко. Пусть Всевышний будет тебе судьей.

Берингар резко отвернулся. По его движению стражники поняли, что можно собираться в обратный путь, и занялись пленниками и лошадьми.

– С ним все ясно, - сказал Хью, - но остается еще один вопрос. Может быть, стоит послать кого-нибудь на тропу, чтобы он подождал Люка и дал ему коня. Если сюда Меверель пришел пешком, это еще не значит, что ему и возвращаться следует на своих двоих. Или просто отправить людей на его поиски?

– Этого, пожалуй, делать не стоит, - заявил Кадфаэль. - Оливье наверняка сам его отыщет. Не сомневаюсь, они вернутся вместе. Но вот лошадь, думаю, не повредит: парень небось с ног валится после всех этих событий.

Монах пребывал в благодушном настроении, да и было с чего. Пусть чудом, но все завершилось наилучшим образом, Главное, удалось предотвратить кровопролитие. Теперь Оливье последует за Люком, мягко и ненавязчиво заговорит с ним, хотя тот, возможно, попытается уклониться от беседы, и постарается вернуть молодого человека к жизни. Мщение слишком долго было единственной целью Люка, и сейчас, когда место справедливого гнева заняла гнетущая пустота, дальнейшее существование, возможно, представляется ему тягостным и бессмысленным. Ведь он даже не задумывался о том, что ждет его в будущем, после того как возмездие осуществится, потому и пожертвовал обители все деньги, до последней монеты. Но ведь Люк молод, и впереди у него долгая жизнь, которая вполне может быть счастливой, надо только поверить в это. У парня наверняка полегчает на сердце, когда он узнает, что Джулиана Боссар не сомневается в его невиновности и ждет его возвращения. Ну а как только Люк опомнится и придет в себя, Оливье непременно вернется с ним в аббатство. Ведь Оливье обещал, что не уедет из Шрусбери, пока не посидит и не потолкует неспешно с ним, Кадфаэлем, а на обещание Оливье монах полагался твердо. Что же касается Сиарана…

Уже сев на коня, Кадфаэль оглянулся и бросил последний взгляд на разоблаченного убийцу. Тот так и стоял под деревом на коленях. Лицо его было обращено вслед отъезжавшим, но глаза закрыты, а руки судорожно сцеплены на груди. Возможно, он молился, а может быть, просто ощущал каждой частицей своей плоти заново обретенную жизнь.

«Как только мы уедем, - подумал брат Кадфаэль,, - он свалится и заснет на месте. Ни на что другое бедняга не способен, потому как пережитое явно свыше его сил. Он уснет, и сон его будет подобен смерти, но зато пробуждение станет, возможно, пробуждением к новой жизни».

Отряд медленно потянулся к дороге, разбойники со связанными руками семенили за всадниками. Факельщики покинули прогалину, и она погрузилась во тьму. Скоро коленопреклоненная фигура Сиарана пропала из виду, как будто была поглощена тенью огромного бука. Хью и монах, выехав на тропу, повернули к дому.

– Знаешь, Хью, - позевывая, проворчал Кадфаэль, - похоже, я становлюсь совсем старым. Ты и представить себе не можешь, как меня тянет на боковую.

Глава 15

Когда Кадфаэль и Хью въехали через монастырские ворота на залитый лунным светом большой двор аббатства, из церкви уже доносились звуки полуночной службы. По дороге они не торопили коней и почти не разговаривали, довольные и тем, что просто едут рядом после удачно завершенного дела, как бывало и прежде. Стражники, охранявшие схваченных разбойников, поотстали - ведь пленники шли пешком, - но не приходилось сомневаться в том, что еще до исхода ночи Симон Поер и его приятели окажутся в подземелье Шрусберийского замка.

– Я подожду окончания службы, - промолвил Хью, соскакивая с седла возле сторожки. - Отец аббат наверняка захочет узнать, как у нас дела. Правда, я надеюсь, что он не заставит нас прямо сейчас, ночью, выкладывать все подробности.

– Коли ты остаешься здесь, пойдем-ка со мной в конюшню. Я хочу проследить, чтобы этого доброго скакуна поставили в стойло и задали ему овса. Меня всегда учили сначала заботиться о коне, а потом уж о себе, и эта привычка осталась на всю жизнь.

Над конюшенным двором ярко светила луна, и друзья вполне могли обойтись без факелов и фонарей. Ночь была тихая, безветренная, и возле конюшни был отчетливо слышен каждый звук церковной службы. Кадфаэль сам расседлал своего коня и позаботился о том, чтобы разгоряченное животное поставили в стойло и накрыли легкой попоной - вдруг ночь выдастся прохладной. В последние годы монаху не часто случалось ухаживать за конями, и, выполняя этот обряд, он невольно вспомнил былое: лошадей, на которых ему случалось скакать, дальние дороги и битвы, далеко не всегда заканчивавшиеся так счастливо, как сегодняшняя маленькая, но отчаянная стычка.

Хью стоял, склонив голову набок, и прислушивался к церковному пению. Неожиданно он увидел на освещенной лунным светом земле стройную тень и обернулся. В воротах конюшенного двора, не решаясь войти, стояла Мелангель.

– Дитя, - участливо промолвил Кадфаэль, - что ты здесь делаешь в такой час? Почему не спишь?

– Разве я могу заснуть? - отвечала девушка. - Никто и не заметил, что я ушла. Все давно спят.

Мелангель держалась просто и говорила ровным, спокойным голосом, будто это не она совсем недавно заливалась слезами в сарайчике Кадфаэля и сетовала на судьбу. Сейчас ее тяжелые косы были аккуратно уложены вокруг головы, а лицо выглядело сосредоточенным и собранным.