Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Тут на святого Леонтия знатный торг ведут, – сказал владыка Иона княжичам, – епископия же всех мирян пивом безденежно потчует. Купцов тогда и торговцев тут видимо-невидимо, а богомольцев и странников того боле, ибо велик и чтим чудотворец Леонтий. Исцеления и чудеса творит многие.

Светел и радостен Иона, как младенец с младенцами, а княжичи и забыли совсем о Шемяке, ни разу о нем не вспомнили, как из Переяславля отъехали. Да и дни-то стоят на диво радостные – от восхода до захода солнце в безоблачном небе сияет, птички поют непрерывно. Люди тоже о песне вспомнили: и в полях и в посадах – повсюду звенит человеческий голос. Теплое время, и черемуха цветет, как невеста под белой фатой. Сверкают на солнце воды огромного озера Ростовского, и конца края ему не видать: в семь верст шириной, пробиваясь сквозь чащи лесные, тянется оно на двенадцать верст в глубину леса, а с берегов обступают его могучие сосны и ели, березы и дубовые чащи, а где и липы и клены столетние. Пушатся кругом кустарники разные.

– Жила в старину тут токмо меря да чудь, – продолжает владыка, – а ныне вот русские всюду живут. Окрест места тут зело красны. Многие тут ловы в дебрях лесных и во озере. Обильны здесь пажити, неисчислимы борти пчелиные и гоны бобровые… Вельми удобно селиться тут, а жить добро и жирно.

Владыка умолк, а Илейка, шагавший с Васюком около колымаги, не выдержал.

– Отче святой, – воскликнул он, – истинно баишь ты о промыслах тутошних, а я про рыбу скажу – век ею промышлял: рыбы здесь тьма в озере тьмущая! О том рыбаки и в песнях поют!

Илейка громко откашлялся и, молодцевато сдвинув свой колпак на затылок, запел сиплым, но приятным голосом:

Ой ты гой еси, море тинное.Море тинное ты, чужское,И пошто тобя зовут озером?– Потому меня зовут озером,Што песку во мне нет на донышкеИ што нет во мне рыб заморских,А живут во мне ерш со щукою,Мелка плотичка со карасиком,Красноперый окунь с налимами.Еще сом-рыба, когда жалуетИз тое ль реки Волги быстры яСо язём-рыбой и со лёщиком…

Княжичам песня очень понравилась, а Иона, тихо улыбаясь, промолвил:

– Добрые песни знаешь. А тут вот, дети мои, – обратился он к княжичам, – старца Агапия в обители Аврамиева монастыря ведаю: много он старин вельми красно сказывает. Вот отдохнете тут и послушаете старца-то вместе с дядьками своими, а вборзе и тату с матунькой мы увидим. Пока же походите в народе, поглядите, послушайте – надобно и князьям знать, как люди живут. – Владыко помолчал и добавил: – Тут, в граде сем, исстари славном, погостим, к мощам святого Леонтия приложимся, память ему мая двадцать третьего празднуют. Ныне же, тринадцатого мая, – день святых равноапостольных отец наших Кирилла и Мефодия, первоучителей славянских. Их же радением, Иване, вся грамота наша и все книги священные.

Когда же посады проехали, Иона, обратясь к Илейке и Васюку, приказал:

– Повелите вести нас прямо к древнему собору Успенскому, – и продолжал, опять обращаясь к княжичам: – Поклонимся там святым мощам Леонтия…

Звоном всех церквей встречал Ростов Великий владыку Иону, нареченного митрополита Московского и всея Руси. В древнем же Успенском соборе владыку и княжичей принимали с тремя настроями колокольными: когда подъезжали, звонили громким, могучим «ионинским» звоном, когда во храм вошли – тихим и радостным «акимовским», а когда выходили – торжественным «егорьевским»…

Иван словно другим стал в Ростове – повеселел и забыл о всех горестях. В соборе ни его, ни Юрия ничто особенно не трогало, но было там хорошо, как дома, а у мощей чудотворцев, как всегда, и приятно и боязно, будто от страшной сказки. Заметил Иван на белокаменных стенах собора дивную роспись, но все же не такую радостную и светлую, как у Троицкого собора Сергиевой обители, где инок Рублев писал.

Пол в храме Успения устлан весь каменными плитами, а двери везде железные, кованые, и на них по два лица звериных, из железа же кованных, а в зубах у зверей кольца большие железные, чтобы, берясь за них, те двери легко отворять было можно. Кровля собора вся из свинцовых досок, только кресты золоченые.

Из собора после молебствия о благополучном прибытии, о здравии великого князя Василия Васильевича и семейства его поехали все обедать и отдыхать в покой архиепископа Ефрема, владыки ростовского.

Княжичи в хоромах у владыки Ефрема обедали отдельно от взрослых с дядьками своими. Святитель же Иона вел тайную беседу с архиепископом и другими духовными за отдельной трапезой. После обеда Иона зашел к княжичам на краткое время с молодым диаконом Алексием и, благословляя княжичей, сказал:

– Отвезут вас, дети мои, тайно в Авраамиев монастырь, поживите там. Потом сам к вам приеду и повезу вас к родителям в Углич. Тут же, дабы в тоску вам не впасть, возвеселит вам сердце старец Агапий многими старинами, притчами и баснями. В монастыре живите скрытно, дабы не опознали в вас княжичей: так для пользы вашей надобно. Когда же в град или посад захотите, то выходите токмо с благословения игумена. Он же к вам, опричь дядек, слуг своих даст, а слуги те водителями вам будут.

Совсем уж дряхл старец Агапий, но памятлив, мыслями светел, сладкоречив и душой радостен. Давным-давно за сто лет считает ему братия, а он все еще ходит с посошком по монастырскому двору, хотя не спешно, но твердо, и долгие службы церковные с легкостью выстаивает. Голос у старца мягкий, ласковый, западающий в сердце – век бы его слушал. Глаза его серые, с солнечной искрой, всегда словно посмеиваются, под седыми лохматыми бровями смотрят то мудро и чуть печально, то по-детски радостно.

Каждый день ходят к нему княжичи с Илейкой и Васюком слушать сказки, басни забавные, бывальщины разные да старины грозные и страшные. Страшней же всех сказов о стародавних временах сказ был о боге Велесе,[75] о жреце его Радуге и о девке слепой.

– Соколики милаи, – начал свой сказ старец, сидя с княжичами на лавочке под цветущей вишенкой, что у самых дверей его келейки, – слушайте, милаи. Туточка вот, в самом граде Ростове, старики мне, еще отроку, баили, дуб стоял. Велик дуб был, один за семь дубов сошел бы, а рядом с ним – капище.[76] Туточко есть две деревни: одна – «Поклоны», и в ней такой же дуб рос, а дубам тем поклонялись и дары приносили; другая деревня – «Анделово», а ране того там «Велесово дворище» было. На дворище ж том еще Володимерь, великой князь киевский, повелел воздвигнуть бога Велеса, из многих дубов резанного, с позлащенной главой. Идол сей вдвое выше был капища. Когда же солнце ввечеру садилось, глава Белеса позлащенная как в огне горела, и видно было ее из града Ростовского…

– Как же могло так быть? – заговорил вдруг Илейка. – Как же мог Володимерь святой идолов ставить? Запамятовал ты, отче…

– Ан не запамятовал! Володимерь-то тогда во язычестве еще был, свету христианского не узрил.

Илейка что-то еще сказать хотел, да княжичи оба руками на него замахали, а старец Агапий продолжал:

– И князь ростовский во язычестве был, и вот что от бога бесовского случилось в Ростове. Нача вдруг озеро выть и так выло, что и в ночи не давало людям спати две седьмицы. Как ночь, так и почнет шумети: вначале как бы шестеро абы семеро молотят на нем, а после протяжно так застучит, застучит и голосно завоет. До самого до света воет, а над капищем Велеса звезда хвостатая стоит, и оттого страху еще более. За сим извергло озеро рыбину, большенную, аки кит, который пророка Иону поглотил, и была та рыбина мертвой. Полтора сорока народу, опутав ее веревкой, приволокли на княжой двор. Потом целую седьмицу старец совсем нагой посередине озера каждый день на ладье ездил, а ночью в глубь водную с ладьей уходил до утра.

Старец Агапий замолчал вдруг, словно увидел сам что-то страшное и непонятное. Дрожь пробежала по спине княжича Ивана, а Юрий, Илейка и Васюк замерли.

– Остров потом показался на озере, – заговорил вполголоса старец, – а на острове-то терем, а в терему девка слепая. Из терему днем она выходит, садится на косматого льва и по острову ездит, а от сего тишина кругом тихая, листочек – и тот не прошумит, ветерок – и тот дохнуть не смеет. Люди же на все глядят, словно каменные, шевельнуться не могут от страху, – шепотом закончил отец Агапий и вдруг вскрикнул так, что испугались все. – Тут как загремит враз, загрохочет в небе, и стрела громовая, огненная, прямо в капище Велесово угодила! – продолжал старец громко и взволнованно. – Запылало, занялось все капище, а из него идол Велеса, самоцветами многими украшенный, сам, как живой, вышел, идет на восток вдоль берега озера, а вода пред ним, как в котле кипит, и рыба в нем варится, а волной ее вверх выкидывает, а по берегу-то все жилье человечье горит в пламени: и хоромы, и хлевы, и закуты, и все, что от дерева изделано. Все горит, скот ревом ревет, а люди всё еще шевельнуться не могут.